— Там у него, значит, девушка… Она выехала, а он за ней. Молодой, понимаете… Любовь.

— Это та, которая удрала из техникума? — спросил Шаблей. — Галина Гайворон, сестра Платона?

— Вы… вы уже знаете?

— У меня был директор техникума.

— Неприятная история вышла.

— Позорная, товарищ Бунчук, — поправил Шаблей. — Будем называть вещи своими именами.

— Мы уже разобрались… исправили…

— Исправили! Девушка бросила учебу, семью и убежала от позора. А как Мостовому?

— Мостовой сам виноват, Павел Артемович… Связался с девчонкой.

— Оставим Мостовому право выбирать себе невесту, — сказал Шаблей. — Мне ясно, что вся эта история придумана для того, чтобы скомпрометировать Мостового.

— Вы обвиняете меня? — побледнел Бунчук.

— Пока не обвиняю… Вы очень обиделись на Мостового за то заявление, которое он написал в обком? Знаете, о чем я говорю? — Шаблей внимательно посмотрел на Бунчука.

— Пусть приезжает комиссия и разберется, — растерянно сказал Бунчук.

— Зачем комиссия? — резко оборвал Шаблей. — Разве вы отрицаете то, что написал Мостовой? Давайте разговаривать по-партийному, товарищ Бунчук! Мостовой написал правду, честно и откровенно. И копию заявления оставил вам. У меня есть акт ревизионных комиссий тех колхозов, в которых по вашему указанию засевали эти таинственные гектары. Мы вместе с вами побываем в этих колхозах, и тогда я хочу посмотреть вам в глаза!

— Допустил ошибку, Павел Артемович. Хотел как лучше…

— Оставьте, Бунчук… Прошу вас написать объяснение для бюро обкома и дать партийную оценку своим действиям.

— Напишу…

Шаблей поехал по колхозам. Возвращался поздно, шел в чайную ужинать и до утра сидел в маленьком номере косопольской гостиницы над какими-то расчетами…

Утром он сказал Бунчуку, что хочет поехать в бригаду Нечипора Снопа, чтобы встретиться с механизаторами и поговорить с Платоном Гайвороном о его письме в ЦК.

— О каком еще письме? — перепугался Бунчук.