— Да мы ж пол-Европы прошли…

— А такого нигде нет.

Мы поднялись на Владимирскую горку. Всю войну я мечтал: после победы прийти сюда и, как сказал поэт, целовать родную землю.

Василь молчал. Только вздохнул глубоко. И я ему был благодарен за это.

Подошли к склону. Василь посмотрел вниз.

— Владимир? Тьфу, с крестом. Снять!

— Друг мой! Это же история.

— Ну и что? Историю тоже надо подправлять.

Я засмеялся.

— А может, пускай бабуся и будет такой, какой на самом деле была?

— Тебе тут жить, как хочешь, — великодушно согласился Василь.

Потом я повел Василя через Десятинный переулок к огромному зеленому оврагу и показал на противоположную его сторону:

— Вон видишь красное здание? Художественный институт. И я там буду учиться.

Я бредил этим институтом еще до войны.

— Ты с ума сошел! Учиться на голодный желудок? На кой черт тебе рисование? Берись за что-нибудь путное.

Слева возвышались здания Большой Житомирской. Глубокий овраг скрывал на дне извилистые улочки — Бондарную, Гончарную, Кожемякскую, сбегавшие к Подолу. Повсюду — зелень. И мы вдыхали чистый воздух — без порохового дыма, без смрада бомбовых воронок.

— Это и есть путное, а ты чудак, — сказал я и засмеялся.

Мы помолчали.

— А теперь, — сказал я, — пойдем к Софии. Петро Сергийчук просил — и это надо сделать.

Дигтяр поморщился: