Чувствовал себя птенцом, выпавшим из гнезда, — беззащитность на холодном ветру.

По моему совету пошел на завод. Бросился я туда, разыскал вчерашних фронтовиков: друзья, возьмите хлопца под свою руку. Потом армия. Вернулся возмужавший, уверенный в себе. Стал станочником высокой квалификации. И… увлекся историей, поступил на вечерний факультет. Но через год пришлось бросить. Женился, на свет появился Петрик. Правда, шутил Валерий, семья все-таки приобрела своего историка. Это была его жена Катря, с которой он познакомился во время учебы.

Давно уже забыта полуподвальная комната. Валерий получил заводскую двухкомнатную квартиру. Малогабаритную, конечно. Но все ж не приходилось с соседями пользоваться общей кухней и ванной.

Я уже говорил: мне мало доводилось встречать людей такой закалки, как София. Однако за последние два года и с ней произошла заметная перемена. Поседела, постарела, осунулась. Как известно, даже металл, прослужив определенное время, устает. Есть предел.

И вот я у знакомых дверей — с гостинцем для малыша, с цветами. Нажимаю звонок и жду.

На этот раз жду дольше, чем обычно.

Наконец двери открываются, переступаю порог — и страх тяжелой льдиной сковывает сердце, помертвевшие руки падают. Я едва удерживаю пакетик и цветы, готовые рассыпаться.

Вижу страшное, сведенное судорогой лицо Софии. Если бы я писал портреты, то такое лицо назвал бы «Ужас».

Малыш кинулся ко мне со своим обычным: «Дядя Олег…» Но его в ту же минуту подхватила Катря и унесла в комнату. София взмахнула руками, словно отталкивая меня, и зашаталась. Валерий, побледневший, обхватив ее за плечи, буквально поволок в кухню. «Нет, нет, нет…» — стоном донеслось до меня.

Я остался в тесненькой прихожей, напрасно пытаясь разгадать, какое несчастье на них свалилось. В таких случаях я совсем теряюсь. Единственное, на что я оказался способен, — это положить цветы и сверточек на тумбочку, руки у меня дрожали.

Опять я услышал плаксивый голос Петрика: «Дядя Олег…» Всхлипнул и замолк. Из комнат на меня повеяло жуткой тишиной.

Впервые за тридцать лет не пригласили войти, и я не входил. Впервые я, привыкший здесь быть хоть чем-нибудь полезен, сам хотел опереться на кого-нибудь.

Хлопнув дверьми, в прихожую вышел Валерий. Сжатые губы. Смотрит в сторону. Рванув с вешалки плащ, он сказал:

— Выйдем, Олег Дмитриевич…

Это, опять-таки в первый раз, я услышал от него свое полное имя. С малых лет Валерий звал меня так, как теперь зовет Петрик. Но в ту минуту мне было не до того, чтобы раздумывать об этом.

Мы вышли из дому и зашагали почему-то прямо по проспекту, хоть я (Валерий знал) не выношу грохота — у меня кружится голова. Стремительный Валерий почти бежал, я — за ним. У меня уже прерывалось дыхание, но я вынужден был поспешать.