Поймите, я пытаюсь повторить то, что сказал человек двадцати пяти лет, умерший, к тому же, уже давно, лет двенадцать назад. Читатели скажут, что я еле ворочаю «ослиной челюстью», старой и заржавленной, но каждое воспоминание подлинно. Порыв свежего ветра возвращает скоротечной жизни ее минувшее мгновение, безвозвратно минувшее. Каждое воспоминание, почти как капля духов, придает ушедшему в прошлое мгновению не то чтобы прежнюю свежесть тех самых времен, но иную свежесть, я хочу сказать, оно заставляет прожить другую жизнь. Книга воспоминаний столь же мало правдива, как и роман. Я не смогу воскресить Мубарака. То, что он говорил мне в тот день и в другие дни, никогда воссоздано не будет. Совершенно очевидно, что бразильское путешествие я описать смог, но как ответить мертвому? только красивыми словами или молчанием.

Так, наверное, бывает со всеми словами, но прежде всего, с теми, что означают жертвенность, особенно самопожертвование, самоотречение, самоотверженность. Начертать их в знак почтения тому, кто отважился прожить их, эти слова, и ради них умереть, деяние неблаговидное, а памятники погибшим на войне изобилуют этими приношениями, за которыми нет боли.

Говорят, парашютисты видят, как на них надвигается земной шар с нарастающей по мере их падения скоростью, и чтобы записать слова, которые я только что произнес, мне следует быть особо внимательным, не пытаться утаить ни наивности, ни притворства, свойственных молитвам, это хуже, чем почести и выражения признательности. Написать слово «жертвоприношение» – это нечто совсем иное, ведь принести что-то в жертву, тем более, если это «что-то» твоя жизнь, означает увидеть, как мир исчезает с такой же скоростью, с какой земля надвигается на парашютиста, которого сейчас лишит жизни. Тот, кто жертвует своей единственной жизнью, должен иметь право на могильную плиту тишины и небытия, которая укроет его и поразит своей нереальностью любого, кто произнесет имя или напомнит о подвиге, ставшем причиной этой окончательной немоты.

Вспомнился вопрос Мубарака:

– Слушай, Жан, ведь экипаж – это коляска для пассажиров, да? И в то же время это военные в танке, например. Вот почему так?

Две недели спустя после изменения Мубараком диспозиции враги, то есть, бедуины и черкесы, напали ни спереди, ни с правого фланга, откуда можно вести продольный огонь, а сзади.

Многие фидаины были убиты, другие попали в плен к бедуиным и отправлены в лагерь Зарка в пустыне, а сириец-мусульманин с черной всклокоченной шевелюрой и такой же бородой убежал ночью и спасся. Я узнал об этом, вернувшись из Бейрута.