— Володя, они с тебя не сводят глаз, — сказал я. — Посмотри, какая у тебя винтовка…

— Я уже обратил внимание. Мне даже нравится. Тут есть какая-то тайна. Винтовка, наверное, их хорошего знакомого. Сразу узнали…

— А как же иначе, — сказал просто конный разведчик. — Раз в комендатуру попала, — значит, было дело… Тут бывают дела, особенно ночью, — только держись…

Мы разъехались с белуджами. Они еще долго смотрели вслед своими зоркими, ястребиными глазами. Все труднее становилась жара, все утомительнее езда под палящим небом. Тем более что не все из нас хорошо ездили. Кони были привычные, и, даже не справляясь с желаниями всадника, они сами выбирали место, где перепрыгнуть какой-нибудь ров, где обойти ямку, где пойти рысью.

— Стойте! Стойте! — закричал Брагинский таким ужасным голосом, что все остановились.

— Что случилось? — спросили его.

Он еле держался в седле. И, несмотря на загар, лицо его как-то побледнело, то ли от боли, то ли от волнения.

— Я сломал себе позвоночник! — сказал он, качаясь в седле.

— Как? Когда? — раздались вопросы.

— Конь без предупреждения сделал такой скачок, что я как-то сильно встряхнулся, и у меня что-то хряснуло в спине — наверное, позвоночник.

Его утешили: если бы это был позвоночник, он бы уже не мог сидеть в седле…

— Да, я не могу сидеть…

— Ну что вы! Попробуйте немного сесть боком. Мы поедем шагом…

Через несколько минут он снова закричал, и снова все остановились.

— Оставьте меня здесь, товарищи, я отлежусь и утром по холодку приеду… Правда, правда, я не могу ехать, не могу…

Он чуть не плакал. По угрюмым лицам товарищей я видел, что усталость шатает кое-кого не меньше, чем Брагинского, но все молчали и ждали, что будет.

— Оставьте меня! — умолял Брагинский, склоняясь в бессилии на гриву своего рыжего, сильного, высокого коня.

— Товарищ, — сказал конный разведчик, — тут не Россия. Тут оставаться нельзя. Останешься — рассвета не увидишь…

— Это точно, — сказал старшина. — Видели там, у колодца, дружков? А ночью, как известно, дело темное.

— Они смотрели с такой жадностью на мою винтовку, — сказал Луговской. — Я понимаю, что, если бы я был один, был бы другой разговор…