Надо сказать, что нас с Луговским за наши рассказы о природе и людях Азии прозвали в бригаде жюльвернами — старшим и младшим.

Когда так удивительно и быстро исчез наш писательский конный отряд, у нас осталось четыре свободных коня, которых нам придется завтра вести в поводу. Мы заночевали в маленьком, забытом всеми богами Чимин-и-бите.

Много у нас было самых разных ночевок в самых далеких и своеобразных уголках Туркмении, но эта ночь в Чимин-и-бите имела свое особое значение, потому что многое мы увидели в эту ночь и о многом переговорили с Володей.

Жаркая, душная ночь, наполненная лязгом несметных полчищ цикад, обступила нас. При свете толстой железнодорожной свечи на пункте по охране животноводства всю ночь толпились люди, и местные и проезжие. Шла посевная, образовывались и распадались наспех сделанные колхозы. Было много поводов для полуночной беседы, и все, сидя и лежа, говорили с жаром обо всем, что происходило в жизни.

Мы сидели, жадно слушая эти беспорядочные, жаркие речи, полуночные рассказы о кочевниках, басмачах, баях, джемшидах и белуджах. Сами вступали в спор, сами рассказывали о том, что видели, о Москве, о многом, что интересовало наших собеседников. В комнате было душно. Конные разведчики спали, расстелив попоны на полу. Пограничники ушли спать к лошадям, которые были за домом. Слышно было в тихую минуту, как они жуют овес и мирно, шумно вздыхают.

Вдруг Володя заметил радиоприемник. Не прошло нескольких мгновений, как мы слушали Москву. Было странно лежать в тесной комнатке, затерянной в пустынной стране, и слушать далекие голоса, песни, сообщения. Вдруг Володя вскочил, как ударенный током. Радио сообщило, что началось восстание индийских горных племен в Пешаваре. Это было необычайно уже потому, что Пешавар был ближе к нам, чем Москва, что это знаменовало новую победу восставших против вековечных угнетателей, что это сделали именно гордые патанские племена — моманды и афридии, не раз уже восстававшие с оружием в руках. В историческую ночь ночевали мы в Чимин-и-бите. Мы не могли сидеть в комнате. Мы вышли за ворота. Ночь вспыхивала какими-то далекими всплесками, какие-то гулы катились на горизонте. С юга тянуло жаркой, томительной сушью. Неистово гремели цикады. Володя стоял, высоко подняв голову, широко дышал всей этой огромной раскаленной ночью. Он сказал:

— Вот оно, дыхание Азии. Только теперь я понял, что это такое — дыхание Азии!

4. Черная молния

4. Черная молния

Из пустыни, где вместе с суровым, бесстрашным пограничником товарищем Шкильтером мы были в гостях у последнего белуджского хана, мы вернулись в Иолотань — симпатичный, зеленый, легкий городок. Мы уже многое видели в Туркмении, сидели на коврах заседаний, на старых войлоках в нищих юртах; видели рождение на голой земле колхозов, живописные картины посевной, первые тракторы, первые разрушенные дувалы, первые общие поля. Из Иолотани мы спешили добраться до Мары, где должна была собраться вся наша бригада.