Луговской развеселился и стал искать кобр в окрестных кустах. Но только маленькие ящерицы живо удирали во всех направлениях. Тогда он сел и сказал, смотря в пустынную даль:

— Ты знаешь, этот человек, которого считают фантастом, прав, по-моему. Вода пересечет пустыню, начав свой путь именно отсюда. Тут много старых, брошенных русел, тут когда-то бежали большие потоки, которые исчезли, когда исчезли люди, населявшие эти земли. Вот было бы здорово проехать отсюда в Мерв на моторной лодке! Я должен тебе признаться, что Туркмения глубоко запала в мое сердце. Я чувствую ее все больше и глубже. Тут будут великие дела.

Так мы сидели, мирно предсказывали судьбу амударьинской воды, и ни один из нас не мог предвидеть, что очень скоро, сравнительно, конечно, можно будет проехать на моторной лодке не только до Мары — до Теджена, до Ашхабада и кто знает, куда еще. И Володя увидел своими глазами большой канал, пересекающий южные Кара-Кумы, и, наверное, не раз вспоминал наши беседы на берегу Босага-Керкинского канала…

Надо было возвращаться. Полные самых разных ощущений, мы пришли к доскам, соединявшим берега канала. Луговской размашистыми шагами пошел первым. Он так раскачивал доску, что она стала дрожать и выгибаться, а когда он, тяжело наступая после середины перехода, пошел по второй доске, я понял, что не могу сделать ни шага. Раскачавшиеся доски выгибались и вибрировали с такой силой, что я рисковал полететь в канал или же должен был сам взять и прыгнуть в него. Идти было невозможно. Доски раскачались, как качели. Они просто сбрасывали в воду. Что делать? Тут не было пустынной кобры, но было очень глупо с большой высоты прыгать в мутную, глубокую воду. Луговской шел не оглядываясь.

Я остановился. Я собрал все свое хладнокровие. Доска ходила, пружинила подо мной, как трамплин. Я стоял, закрыв глаза, потому что вода рябила нестерпимо подо мной. От этой ряби в глазах все кружилось: и берег, и кусты, и плывущие по каналу ветки. Я открыл глаза и стал смотреть на небо.

Потом начал опускать глаза, увидел берег, уже не такой шатающийся, увидел воду, уже не такую пеструю. Доска чуть успокоилась. Я подождал еще немного и твердо пошел медленно и спокойно к берегу.

Луговской уже стоял на берегу и ждал меня, не понимая, в чем задержка. Почему я, как сомнамбула, стою с закрытыми глазами посредине перехода, а потом рассматриваю небо.

Вспоминая этот случай, мы всегда хохотали над неожиданным концом наших размышлений о гибели владык древнего Востока.

— Я бы утонул, как утонул Фридрих Барбаросса, с той разницей, что, кажется, крестовый поход после гибели Барбароссы не состоялся, а наша бригада могла бы смело продолжать свою работу…