Мы вышли в пять часов. Утро было сизое, холодное, и мы прошли в этой бодрой тишине несколько селений. Одно из них называлось «Дали кардаш» — «Сумасшедший брат», как объяснил нам прохожий. Мы сами были сродни этому дервишу в странном опьянении от гор, потому что пришли на Армянское нагорье из глубины снежных и ледяных высот Большого Кавказа. У нас за плечами были сотни километров, пройденных по горным долинам, ледникам и перевалам. Наши резко обветренные щеки были темнее кожи буйвола. Мы питались как факиры. Нас ничто не пугало: ни крутизна пути, ни длина его, ни холод, ни адская жара, когда кажется, что расплавятся мозги. Обходя Севан, мы выискивали какой-нибудь скалистый выступ, чтобы в его тени постоять хоть бы несколько минут, чтобы отдохнуть от неслыханного зноя, висевшего над ледяной водой поднятого к небу озера, окунаться в которую было бессмысленно, и можно было получить к тому же тепловой удар.

Все выше и выше поднимались мы в какой-то совершенно особый мир. Долго мы шли по хрустящему щебню печальной серой пустыни. Вокруг поодаль вставали черные и красные, багровые с зеленым, невозможных расцветок конусы потухших вулканов.

Каменные россыпи казались бесконечными. И вдруг, обернувшись, мы застыли на месте, вонзив наши посохи в груду камня на краю обрыва. Далеко под нами лежал, меняя цвета, весь целиком видный могучий Севан. То он был изумрудно-зеленым, то синел густой, тяжелой синевой, по которой пробегала тень низкого облака.

Отчетливо рисовались окаймленные вырезами скалистые берега. Дикие скалы входили прямо в глубокую воду, образуя заливы, похожие на фиорды. Только на юге виднелась бледно-зеленая болотистая равнина около Басаргечара, а на восточной стороне Севана мы видели пепельные отвесные уступы Артаныша и стену Арегунийского массива. Невольно наш взгляд скользил по местам, которые были недавно пройдены нами. Где-то на севере угадывались в дымке вековые широкошумные дубовые рощи Дилижана, и внизу, над озером, под Семеновским перевалом, — деревушка Чубухлы, которая ныне носит, кажется, название Цовагюх.

Там старый крестьянин предложил нам ночлег. Мы спустились под землю, в его жилище, обнаружили ряд комнат, разделенных коридором. Первое помещение, у самого входа, которое мы гордо назвали холлом, было больше остальных. Нас окружали пустые глиняные стены. На полу горел костер, недалеко от него возвышалась груда конского снаряжения: вьюки, седла, уздечки; тут же лежали какие-то хозяйственные принадлежности, войлоки, кошмы, старые попоны. Мы закусили у огня и, усталые от долгого перехода, завернулись в одеяла, положив головы на свои дорожные мешки. Старик был не один. Дочка его, молодая, волоокая, могучая девица, пригнала вниз овец, и они, толкаясь и налезая друг на друга, отправились по коридору в глубину дома, в комнаты, где они ночевали. Козел, который возглавлял стадо, проходя мимо, скосил голову и посмотрел на нас недобрыми глазами, точно мы подсмотрели, увидели то, что нам не надо видеть, и он нас за это возненавидел.