Как тихо в доме. Во всем шестиэтажном доме — ни звука. И капель замолчала, — должно быть, подморозило. Может, кто-нибудь еще в большом доме прислушивается к этой тишине, тоже ждет? Голова тяжелая, вставать в семь, но все равно, только бы не уснуть, только не уснуть…

А утром в библиотечном подвале было почти так же тихо, как ночью дома. Тишина всегда пугала Лелю. Тихо, — значит, что-то случилось. Было тихо, когда принесли «похоронку» на отца. Мать стояла у окна, спрятав лицо в тюлевую занавеску, — верно, плакала беззвучно; Леля тогда еще крошкой была, поняла — что-то страшное — и боялась спросить. Тихо было, когда Никита лежал в кори, в сорокаградусном жару, а они с Семеном стояли у кроватки, страшились поглядеть друг на друга. Тихо было и сегодня утром, когда он вернулся. Молчали оба. Первый раз не ночевал дома.

Надо работать. Все это нервы, бессонные ночи. Ничего страшного нет в этой тишине в подвале. Это только кажется, что тебе одной нестерпимо плохо, а все счастливы и беззаботны. Инне перестал писать геолог, попробовала забыться, завести новый роман с каким-то шофером-поэтом, а он с ходу, с первого свидания рванул «молнию» на ее свитере, и на нижнем воротник разорвал. Хорошо, говорит, что на ней еще и фуфаечка была. Смех смехом, а ведь страшная штука одиночество. И Настя уходит теперь одна из библиотеки, молчаливая, серьезная Настя. Алеша перешел в библиотечную типографию, в подвал не заглядывает. Поссорились голубки? В этом возрасте любят делать из мухи слона. А страшнее всего с Надей. Вдруг срывается с места, бежит к телефону, хватает трубку, а звонить некому. Нет тети Гулечки. Даже могилы ее нет. Как говорится, прах развеялся по ветру. И медленно девочка возвращается к своему столу. Красавица девочка на кривеньких толстых ножках. И почему-то, глядя именно на эти толстые детские ножки, плакать хочется. Нервы, нервы, себя жалко и всех заодно.

Лика подходит к столу Лели, тихо спрашивает:

— Ты не знаешь, как надо обращаться в бюро обмена жилплощади? Через домоуправление или от себя?

— И с соседями переругалась? — горестно вопрошает Леля.

— Ничего похожего. Меняем две комнаты на однокомнатную квартиру.

Так вот почему она так похорошела! И причесывается в парикмахерской. Какие-то смутные воспоминания, наблюдения, от которых она отмахивалась, — слишком уж неправдоподобно, — мелькают в голове у Лели.

— Молочков? — спрашивает она.

Лика молча кивает.

— Ну что ж, — говорит Леля, — он, по-моему, добрый. Добрый и порядочный.

— И сильный, — говорит Лика.

Леля удивленно поднимает брови, но молчит. Известно — любовь ослепляет, и не к чему тут спорить.