— Как ты странно смотришь, — вдруг перебила она себя.

— Как мужик на жирафу — таких не бывает.

— А я на тебя, как на блудного сына.

— Но ведь не я пропадал!

— Все равно. Такое чувство, будто ты вернулся из дальних странствий.

Алеша догадывался, что она благодарна ему за то, что прервал трепотней ее тягостную исповедь. А тут еще очень кстати вошла бабушка с чайником и чашками, Настя встала, чтобы помочь ей.

Видно, чтобы не ударить в грязь лицом, бабушка с утра надела парадное лавсановое платье с лиловыми розами и не произносила лишних слов. Обошлась одной фразой:

— Угощай, Алеша, барышню чаем.

Эта «барышня» резанула Алешу, но он знал, что для бабушки это высшая похвала, и радовался, что Настя ей понравилась.

Чай стоял на письменном столе, они чинно сидели друг перед другом, и Алеша немного стеснялся своей мятой штапельной пижамы, босых ног в дырявых тапках.

— Хочешь, я поставлю свою любимую, «Дунайские волны» — японский джаз? — спросил он.

Настя кивнула.

Густые, тоскливые голоса наполнили комнату. Алеше всегда казалось, что так тоскуют моряки вдали от родных и тоже несчастливых мест. Он смотрел, как Настя раскачивается в такт музыке, голова немножко кружилась от вальса и от того, что она качается. Вдруг показалось, что сейчас он упадет со стула. Он встал, держась за стенку, и рухнул на диван.

— Тебе плохо? — вскрикнула Настя.

— Удивительно хорошо. Только сядь рядом.

Она рванулась к нему раньше, чем он успел договорить, уткнулась лицом в плечо, горячо зашептала:

— Зачем я все выдумываю? Зачем, зачем? Ведь тебе тоже плохо. Я не могу, чтобы тебе было плохо.

От ее горячего дыхания у Алеши еще больше кружилась голова, ослабевшими руками он прижимал ее к себе все крепче и крепче, и комната все так же гудела густыми грустными голосами…

Азиатский грипп отличался от европейского рецидивами, и Алеша проболел до конца апреля. Настя приезжала почти каждый день. В полутемной комнате гудел магнитофон, на столе лопались светло-зеленые почки на тонких веточках, которые она приносила. За окном, заглушая музыку, то и дело скрежетали самолеты, улетавшие с аэродрома в глубь России. За стеной звенела посуда, глухо гудел холодильник в коридоре, а то вдруг взвывал пылесос, шаркала бабушка в прихожей. Дом был полон привычных звуков, звучавших теперь по-новому, а в комнате они оба молчали и оба были счастливы по-новому.

Часов в десять отец уходил провожать Настю на поезд. Она стеснялась, отговаривалась, и Алешу умиляла ее застенчивость. Ведь это отец с его неуклюжей назидательностью должен был бы стесняться.