На шестые сутки температура к вечеру не поднялась, зато утром он чувствовал себя как рыба на песке. Сунул босые ноги в шлепанцы, взял с полки учебник истории, прочитал две страницы и уронил на пол. Века, десятилетия, годы мгновенно забывались, имена и события путались, и не за что было зацепиться памяти. «У тебя нет чувства истории, — сказала как-то Настя, — хоть бы Дюма почитал». Он не мог читать Дюма. Д’Артаньян ездил на лошади и пересекал Ла-Манш на парусных кораблях. Зачем читать о Д’Артаньяне, когда сам с пяти лет огибался на аэродромах?

Он задремал. И снова мерещились уродливые, бессмысленные сны. Валя черная, в светлой болонье с чернильным пятном на груди, протягивала сезонный билет на метро и звала за собой, Генка закапывал две пустые поллитровки в песок на Карьерах, и отец говорил: «Выбросьте эти таблетки! Заварите ему малины. Попросту, по-русски…» И слышался тихий звонок и тяжелое бабушкино шарканье в коридоре…

Кто-то взял его за руку. Он открыл глаза. Настя сидела на краешке дивана и гладила его бледную волосатую руку. Она опустила голову, он не видел ее лица, только гладкие темные волосы, поблескивавшие рыжим золотом.

— Как хорошо, что ты пришла!

Он прижался щекой к ее руке.

— Я знала, что ты болен. Я все про тебя знала, но только сегодня смогла…

И вдруг, впервые за эти месяцы, на него накатила злоба.

— Почему же сегодня? Мама позволила?

Сейчас, как в то утро у Молочкова, он снова был уверен — во всем виновата ее мама. Насмешливая, решительная женщина, которую он всегда боялся и злился на нее за этот страх. Но Настя-то не боялась, даже подшучивала над ней. Почему же поддалась?

Настя смотрела на него растерянным соболезнующим взглядом.

— Совсем не то, — сказала она. — Васька приехал. Он жив. Толстый, спокойный…

— Не уходи! — крикнул Алеша и схватил ее за плечи.

Ему представилось, что она появилась только затем, чтобы объявить, что у них с Васькой все началось сначала.

— Как объяснить, чтобы ты понял… — сказала Настя, комкая угол одеяла, снова низко опустив голову.

И, слушая ее отрывистый и внятный рассказ, Алеша понимал вовсе не то, что она хотела объяснить, а то, что он никогда не испытывал и, верно, никогда не испытает ничего похожего. Она говорила, что хотела любить Заломина и не любила. Только связывала себя обязательствами, заботами, долгом. Полюбила Алешу — все прошло. Даже смешно было. И вдруг весть о страшной смерти. Показалось, что виновата. Среди дороги бросила. И все-таки до конца не верила, надеялась, что жив. Но если не погиб, надо было сосредоточиться, думать только о нем, о нем… Ведь больше-то некому его спасать.