Катулл

Толпа шла от темна до темна. Спешила. Из всех дорог, тропинок, большаков плыли группы людей и при­чинялись к ней. Словно сам Великий Мужик понял, что рано ещё превращаться в косу ятагану, снятому с убитого крымчака.

Мяла, безмены, косы, балды, пешни, похожие на короткие копья, татарские сабли, луки, кистени на ржавых цепях, мечи и цепы, лица, груди под лохмотьями, чер­ные руки, косматые силуэты лошадей — все колыхалось в зареве: жгли все встречные церкви и костёлы, все богатые усадьбы и замки. Вокруг всё пылало.

Край пустел перед ними. Край убегавших. Край пустел за ними. Край присоединявшихся. Разделенные Христом на десятки, сотни и тысячи, люди шли в отно­сительном порядке, каждая сотня под своим знаменем (в церквях брали лишь хоругви с Матерью и Христом, а остальное раздавали либо уничтожали огнём и лезвия­ми топоров). Отдельные конные отряды охраняли «лицо» войска, «боки» и «спину» его. Всадники из желающих шли на несколько часов дороги впереди.

Вечером предпоследнего дня произошло скверное с Магдалиной. Она ехала в голове войска, рядом с Хри­стом. За ними на три версты колыхалась всадниками и пешими дорога. Насколько хватает глаз, горели во мраке языки факелов, слышались голоса, ржание коней, пение, смех и скрипение возов.

Христос то и дело косился на неё. Сидела в седле легко и привычно. На одежду наброшен грубый плащ, как у сотен и сотен тут. Лишь капюшон откинут с кра­сивой головы. Вместо него на блестящих волосах — кружевная испанская мантилья. Странно, прелесть ее сегодня совсем не смертоносная, а мягкая, вся словно омытая чем-то невидимым. Большеглазое кроткое лицо. Словно знает что-то страшное, но всё же прими­рилась с этим и едет.

Она молчала. И вдруг он увидел, что глаза её с ужа­сом смотрят куда-то вверх. Он тоже поднял глаза.

На придорожном огромном кресте висел, прико­лоченный ногами выше копий, деревянный распятый. В мерцающем свете лицо Иисуса казалось подвижным, искривлённым, странно живым. Распятый кричал звёзд­ному небу, и от смолоскопов деревянное тело его было будто бы залито кровью.

— Слушай, — после паузы призналась она. — Я бы­ла приставлена к тебе. Я следила за тобой.

— Я знал, — тоже после паузы промолвил он и, увидев, что она испугана, поправился: — Я догадывался. Голуби. Потом голубей не было. Я знал, что ты когда-нибудь заговоришь.

— Ты? Знал?

— Я знал. Не так это сложно, чтобы не почувствовать простых мыслей.

— Когда ты догадался?

— Я знал. Голубей не стало.

Она шумно втянула воздух.

— Брось, — продолжал он. — Я знаю, что сначала они всё обо мне знали.