— И тут брешешь ты, утверждаю, — возразил монах.

— Почему? Вот наш папа сказал богословам, доказав­шим бессмертие души: «Суждения, приведенные вами в пользу утвердительного ответа, кажутся мне глубоко продуманными, но я отдаю предпочтение отрицатель­ному ответу, ибо он поощряет и склоняет нас с большим вниманием относиться к своему телу и сильнее дорожить сегодняшним днём».

— Не может быть, — ахнул кто-то.

— Клянусь! Поэтому я и говорю вам, сыны мои, что куда бы они ни ставили дух — дела им до этого нет, и спор этот не стоит выеденного яйца. Жрут не в себе кур, и рыбу, и мед, и заморские фрукты, и вина, кричат при этом о духе ддя вас, а заботятся о плоти своей. Вот вам позор сегодняшнего дня. Не слушайте их философии. Потому что они лицемеры, гробы повапленные. Дело им до мыслей! Им лишь бы вы думали, как они, и не мешали им жрать.

Лотр и Босяцкий переглянулись.

— Ты повелел оттягивать спорами внимание, — шепнул проиезуит. — Слышишь? Это ведь подстрека­льство!

— Люди, которым действительно важен человеческий дух, плотью своей платят за живых. Костром, горестным изгнанием, тюрьмою, пытками, клеветой грязной, которая на каждом из них. А эти мошеннички и лгуны? Много они мучеников дали за последние столетия? Если и дали, то это были простые тёмные вояки церкви воинствующей, по тупости своей не сумевшие разобраться в том, что ни один епископ, крича о духе, не гибнет за веру. Они зовут вас в крестовый поход против турки и неверные, собирают на это деньги с простых. А вот что пишет один из немногих честных епископ Иоганн Бурхард. «50 блудниц танцевали в плясках, которые не приличие. Сначала одни, а потом с кардинала­ми... И вот папа подал знак к соревнованию, и... гости начали творить с женщинами...» Я не буду оскорблять вашего слуха, простые и наивные, но всё это происходило на глазах у других, а дочь папы сидела «на высоком подиуме и держала в руках награду соревнования, которую должен был получить самый стойкий, страстный, неутомимый».

Доминиканец сжался и теперь даже не пробовал лезть в спор. А голос Криштофича гремел:

— Вы отказываете себе во всем ради небесного Ие­русалима, голодаете и мёрзнете, льёте кровь, а они, лёжа с блудницами, подстрекают вас: «Так, так». Дьякон вре­мен первомучеников мог не бояться чрева львиного на римской арене, апостол даже не боялся креста, а у нас нашелся один только, бедный несвижкий мученик Автроп. Человек, вдоволь не евший похлебки с чесноком, человек, которому вера его ничего не дала, отдал за эту веру больше тех, кому она дала всё. Отдал самое дорогое, что у него было: несытную, достойную жалости, но все-таки жизнь. И не только за людей, но и за имущество церкви, крупинки которого хватило бы, чтобы дети его всю жизнь не ложились спать впроголодь. Бедный чело­век! Бедный святой дурень! Великий святой дурень! Он не знал, что рыба давно уж гниёт с головы!