— Потом. Потом, — упрямился Жаба. — Позже подпишу. На Замковую площадь привезу.

— Повешение?

— Что вы, отче? Да тут и костра мало.

Жаба пустил воду, и она начала заливать — кото­рый уж раз — счастливую долину. Монах с интересом смотрел на это.

— К животным и гадам, — бормотал Жаба.

— Это что такое? — спросил монах.

— Опыт. — Войт смотрел, как фигурки шевелят руками над головой. — Завтра надо побыстрее с этой чепухой, с этим извергом рода человеческого покончить. У меня уж и люди подготовлены. Пойду, сразу как до­горит, по воеводству с войском. Чистить надо. Распусти­лись. Мразь в государстве развели. Вольнодумство. Из­менники.

Взял фигурку, поставил на край корыта.

— Всё могу. Слушайся — спасёшься. Трепещи — жить будешь. Непокорных Бог ненавидит, я ненавижу. Думать — ни-ни.

Лицо его окаменело от безумного величия.

— А людей не жаль?

— Ты сказал? — обратился войт к фигурке. — Муд­ришь? От лжефилософов набрался? Я погублю тебя, червь, вместе с мыслями. На!

Бросил фигурку в воду. Та пускала пузыри.

— Нет, не она, это я, — отозвался монах.

— Ай-а, отче. Тож-же по-до-зри-тель-но... Да нет, зачем жалеть. Если из каждой сотни этих людишек деся­ток повесить — остальные тише будут.

— Прав, — согласился доминиканец.

— Так благослови же на очищение земли от мер­зости.

Монах откинул капюшон. Жаба поднял глаза и остолбенел, увидев лицо Фомы.

— Ну вот, — промолвил шляхтич. — Бери перо.

— Я тебе...