— Эг-ге. Не погрешишь — не покаешься... В ложа их взгляни... Только говорят о чистоте нравов, о морали, а... Тьфу!.. Да ещё если бы по согласию — половина беды. А то насилуют, зависимость используют, деньги.

— Не укради.

— А десятина? А дань? А подати?

— Не лжесвидетельствуй. — Христос говорил спо­рно, словно щупая душу собеседника.

— А тебя как провозглашали?! А судили как?! А все суды?

— Возлюби ближнего своего, — сурово сказал Юрась.

Юстин вскочил с места:

— Возлюби?! — глаза его угольями горели из-под волос. — А это? — рука ткнула в ожоги на груди Юра­ся. — А то?! — За окном висели, покачивались трупы на обугленных виселицах. — Ты их сжечь хотел, а они... А допросы? А эшафоты? Каждый день мы эту любовь от начальных людей княжества видим!

— А Человек? — тихо спросил Юрась.

Воцарилось молчание. Потом Юстин тихо молвил:

— Боже мой, что ты юродивый такой? Человек. Кто Человек? Хлебник? Ильюк? Слепцы эти? Босяцкий?

— Не о них говорю. О тебе.

— Как обо мне?

— Если ты враньё в каждом завете видишь — кто же ты, как не человек? Если рассмотрел за высокими шва­ми бесстыдную брехню — стало быть, человек. Если жаж­дешь иного и святого, пускай себе не зная, где оно, — ста­ло быть, есть ведь Человек на Земле? Не только волки. Не только звери, пакостники и лжецы.

Юстин молчал.

— А о тех — что сказать. Вот потому, что они еже­часно убивают эту жажду иного, жажду святого — отберётся у них правда и дана будет Человеку. Пожалуй, не­скоро! Но ведь откуда он родится, Человек, если все мы сейчас будем топтать в себе его искры?

— Стало быть...

— Стало быть, укрепись в мужестве своём, сурово сей посев свой, не давай его затоптать, не надейся, что легко отдадут правду. Ожидай каждую минуту драки и плахи. Вот — вера. А другой нет. Другая вера — от не­чистого, от сатаны.

Стало так тихо, что слышно было, как звонко пле­скает в мису вода из рукомойника.

— Слушай, — Юстин вдруг поймал Христову руку. — Ещё перед судом эта... Магдалина... уговаривала меня, чтобы я... Я колебался. Что изменилось бы во всём этом свинстве? Но теперь я вижу: с самого начала не совершали в Городне более чёрного дела. — Он загляды­вал Юрасю в глаза почти умоляюще. — Слушай, убегай! Слушай, я подготовлю возок. Выпущу тебя. Скажу — вознёсся. Пускай чистым будет конец моих дней.