— От вас, говорили, монах, — ещё тише добавил гонец.

Пёс Божий побледнел:

— Нет-нет... Не будем... Этого ещё не хватало, чтобы думали: это я руку приложил. А мне зачем? Мне с ним удобно было. Больше уж мы такого глупого войта не найдём, не тем пускай будет помянут покойник... Хорошо, ступай.

Они смотрели бы на толпу ещё с большим страхом, если бы знали, сколько среди людей в рясах лжемонахов, которые не понимали по-латыни ни слова, никогда не жили в кельях и не проходили пострига.

— Так что ж, — вздохнул Лотр. — Подпись изменена не будет. Костёр?

— Костёр покойник не одобрил. Виселица.

Босяцкий улыбнулся:

— Слишком легко думаете его жизни лишить.

— Не знаю других способов, чтобы без пролития крови.

Мних-капеллан зашептал что-то ему на ухо. Лотр поджал губы:

— Не будет ли слишком похоже на того? Опасное подобие. Суеверие человеческое лишь того и ждёт. Такие слухи да легенды пойдут.

— Чепуха. Зато устрашающе. И не хуже ли костра. Там что, наиболее час. А тут — наименее сутки.

Кардинал молчал. И наконец кивнул головою. Отважился.

— Мещане славного города! Войт наш очень скоро умрёт. Но какая бы большая ни была наша печаль — впадать в отчаяние мы не должны. Нам следует победить свое сердце и, надеясь на волю Божью, творить дальше дело его. Церковь не льёт крови. Войт не согласился на костер, и мы должны уважать его последнюю волю. Но, если не скреплён печатью власти огонь...

Над толпой висело мёртвое молчание.

— ...пускай висит это отродье ада на лживом своём кресте. Не приколоченный, как Спаситель наш, искупивший первородный грех человеческий (нет, мы не будем позорить подобием смерти этого мошенника великую смерть Иисуса), а привязанный, чем продлятся мучения его во искупление грехов своих.

Тихий плач возник среди лохмотьев. Но рёв вос­хищения заглушил его, и никто не услышал, как ахнул, услышав это, один человек.

Человек этот стоял на угловой башне, нависшей над Неманом. Прямо под ним, под стеной и кручей, шёл по Взвозу человек с крестом на плече.

— Помог.

На башне кроме человека стояли ещё двое, кото­рые тоже, видимо, сумели сунуть в лапу кустоду башни. Немного поодаль стоял молчаливый, как статуи, монах в плаще с капюшоном. А ближе бесновался от восхищения, причитал и хлопал по плечам то человека, то мона­ха, словно сбитый из своих хлебов, хлебник.