— Хлебни, Петя: силы надо поддерживать, крепись, друг. — Своим кожушком дырявым накрыл он Петра и пятится потихоньку назад, к его ноге, чтобы сделать перевязку.

Казакам теперь не до них. Ожила наконец-то баррикада тыловая. Сухо щелкают револьверы, глухо бьют дробовики, кто-то не спеша, но, знать, по цели разряжает редкую на такой баррикаде солдатскую винтовку — не та ли уж работает, что с уездного склада одну-единственную добыли? Казаки остервенело отстреливаются, но бьют по баррикаде, а уже не по безоружным, что лежат посреди мостовой на тротуарах.

И вдруг раздался пронзительный свист из переулка, затем конский топот, и к баррикаде прорвался, видать насмерть испуганный, казачина верхом на тяжело дышащем гнедом. В поводу он тянул еще несколько оседланных коней. Казаки кинулись к своим верным дружкам, повскакали в седла — и поминай как звали. На выходе из переулка все-таки еще раз встретили разведчицу Бардину. Это она, Поля, обнаружила казака с конями. Знать, куда как опытен был оставленный здесь казак. Он молнией махнул в седло и вместе со всеми конями вихрем выскочил навстречу своим, успев еще и засвистать зычно и заливисто, словно соловей-разбойник.

Теперь этому казаку не повезло. Наскочил на Полинин выстрел в упор и вылетел из седла. Конь его умчался за другими казаками.

Вот при каких обстоятельствах доктор Корзанов, саннач Петр Ермов и медсестра Глаша Бакова оказались под одним кровом главного баррикадного госпиталя. А Фирсан был послан на тыловую баррикаду для связи, но, увидев мертвого дружка Федора Лекарева и всю ужасную сцену казачьей расправы над безоружными, схватил сумку дочки Липы и бросился на помощь к Петру Ермову. Ну а сотку носил всегда про запас, и тут она как нельзя лучше пригодилась.

Теперь Фирсан Баков, хлебнув из другой бутылочки, грустил по раненой дочке и убитому дружку, сколачивая ему последнюю в этой мирской юдоли домовину.

Лишь по воле случая стал Корзанов главным врачом рабочего баррикадного госпиталя. Но он решительно не разделял идеи баррикад, по его мнению, утопической и неосуществимой. Но не до дискуссий было ему. Викентий Викентьевич смолоду усвоил клятву Гиппократа, как главную, кровную идею своей жизни — самоотреченно служить человеку, если он нуждается в опыте, знаниях и милосердии врача.

Рана Петра Ермова была сквозной, но пуля счастливо прошла, почти не задев ни мышц, ни единого нерва, а крепкий морозец не дал крови бурно выйти наружу. Повязкой с тампонами врач защитил рану от загноения и уже этим способствовал ее быстрому заживлению. Вопреки всем законам врачебной практики Викентий Викентьевич опять-таки обстоятельствами вынужден был разрешить Петру Ермову, не покидая госпитального дома, продолжать руководство санитарными подразделениями.