— Перелет, — изобразив полное равнодушие, словно речь шла о чем-то мало их касающемся, как бы нехотя ответил Василий.

— Что это означает — перелет? — не унимался Володин.

— А то и означает — садит в белый свет как в копеечку, пусть себе снаряды тратит да силушку солдатскую расходует. Последнее слово все одно за нами, — раздумчиво и неторопко, словно бы с ленцой отвечал другу Васятка.

Разговор с другом успокоил Володина.

— Не скучно одному-то у железяки этой? — спросил тот, повеселев, участливо и благодарно.

— Да нет, Володя. Кака тут скука? Вон кочуринский дом отсель как на ладошке, рассматривал да думал — хорошего перца задали наши командиры этой шпане казацкой да жандармской мелюзге, век будут помнить. Нашего брата не замай — так-то вот, друг Володимир. — И Василий искренне улыбнулся.

Разговор с Володиным хотя и потребовал от него большого напряжения воли и душевной крепости, но и самого все больше и больше укреплял в вере, что рабочую косточку никакой силе не сломить. В нем родилась столь важная для стойкого и верного бойца некая отчужденность в размышлениях о происходящем, от личной своей судьбы. С большим волнением и сердечной болью думал он о грозной опасности для своих товарищей, для этого вот юного паренька, всей своей сутью глубоко ощутив слепую разрушительную силу, которая обрушилась на их ничем, собственно, не защищенные головы. Но ясно понимал, что только в жестокой и бескомпромиссной борьбе сознательные рабочие могут добиться и для себя, и для потомков лучшей жизни, того светлого будущего, ради которого и свершаются народные революции.

В этой его твердой убежденности и состоял секрет того мужества, которое проявил он в беседе со своим напарником.

Окончательно успокоенный ушел Володин на свой пост.

И когда земля тяжело ухнула в третий раз, Володин еще больше приободрился: «Шут с ними, пусть себе палят, для того и солдаты, чтобы на народ страх наводить».

Вряд ли кто из баррикадников, кроме разве Матушева да Дмитрия Курсанова, испытал на себе ранее артиллерийский обстрел. И надо ли было удивляться, что каждый на баррикадах был уверен, будто снаряд летит прямехонько к нему и разорвется именно на его баррикаде или совсем рядом. Но, видно, у всякой войны свои законы. Если на фронте, еще не испытав артиллерийского налета, солдаты обычно дружно кланяются каждому снаряду, и, прикрыв голову саперной лопатой, сгибаются в окопе в три погибели, только бы, дай-то бог, пронесло мимо, баррикадники поступали совсем иначе. Каждый из них был уверен, что снаряд летит к нему, и пытался уследить за его полетом, далеко высовываясь, вытягивая голову над баррикадами и поводя ею во все стороны разом. Было очень страшно, однако баррикад никто не покидал в силу самого могучего закона, который и поныне движет устремлениями передовых людей земли, — закона локтя товарища по справедливой, сознательной борьбе за лучшее будущее, закона коллективизма, единства людей, что дружно, как один, встали вместе, с девизом «один за всех, все за одного», где случается и жизнь отдать одному за всех.