Стараясь говорить без запинки, Люба сообщила, что осталась за председателя и что записанное исполкомом будет выполнять она лично. Черненкова даже крякнула. Мигнув Руженковой, поинтересовалась: откуда, к примеру, по мнению нового председателя, брать куплеты для самодеятельности, внесенной в решение?

— Привлечем старика Фрянскова, Лавра Кузьмича, — ответила Люба. — Для побрехачек сочиняет, почему для нас не сочинит? Только поднести б ему из кладовки стакан-другой.

— Да у тебя не башка, а Совет Министров! — изумилась Черненкова.

О Лавре Кузьмиче Люба бахнула неизвестно как, по наитию, и, продолжая плыть на той же волне, удивляясь собственным действиям, послала сельисполнительницу за Лавром Кузьмичом, принялась обсуждать с оживившейся Черненковой, что́ из записанного вчера поручить правлению или активу, что́ комсомольцам Милки Руженковой, а когда привели Лавра Кузьмича, сама объяснила ему задание, сказала и о выпивке, которая не пропадет, и о хористках, которые завтра будут ждать его на репетиции.

Чернильные пятна на столе были прежними, арбузное семечко, запавшее в щель меж досками, оставалось тем же, а Люба чувствовала себя другой. Было здорово три часа кряду сидеть с секретарями партийной и комсомольской организаций, обсуждать и оперативно выполнять план агитационного наступления. Агитация — участок решающий!

После ухода секретарей появилась лично Настасья Семеновна Щепеткова, заметила, что агитация — это неплохо, но надо бы и работать… Инженеры приступают к описи общественного сектора, а тут и в секторе частном, уже законченном, так понапорчено, что приехал следователь-полковник, вот-вот в Совет припожалует.

Люба давно была по-девчачьи влюблена в Щепеткову, в ее резкие на темном лице, будто синькой подсиненные зубы и белки; Любу покоряла эта уверенная в себе председательница, хотелось повторять ее неизменно медлительные, властные движения, и с такой же как бы горделивостью одеваться. Вот и сегодня, в метель, народ кулёмал на себя что ни по́падя, лишь бы теплей, а эта была в коротком, присборенном в талии кожушке, в козьей шали, брошенной на затылок, открывающей со лба тугие, совсем цыганские волосы, засыпанные снегом; и было очень обидно, что Любина агитработа не вызвала в гостье радости.

— А полковничек легок на помине! — ухмыльнулась Щепеткова, кивнула на окошко.

Там остановился армейский вездеход — железный ящик с намотанными на скаты цепками, с пристегнутым к борту шанцевым инструментом, которым густо запорошенные шофер и пассажир, видно, не раз откапывались дорогой. Щепеткова засмеялась: