Он смачно поставил на конце мягкий знак, как всегда и раньше по-ростовски ставил мягкий знак в словах «едет», «идет», «звонит»; и в этом, в сонноватых, освеженных встречей глазах Зарного, в его ничуть не министерских — это ему не нужно! — движениях Орлов видел силу. Зарной, как прежде, говорил тенором, мальчишески высоко, хотя потучнел не только телом, но даже носом и лбом. Он завистливо поддел пальцем Орлова под сухой живот.

— А тебе к лицу такой экстерьер! Областным спортом, что ли, управляешь?

То, что Орлов управлял лишь районным исполкомом и запросто об этом доложил, оказалось в этой встрече среди бесшумной обслуги, накрывающей стол, даже хорошо, располагало Зарного к шефству.

— И не написал мне! — укорил он, но почему-то враз сменил и серьезность лица, и тему, кивнул в сторону прихожей, где висела папаха Орлова, смешливо сощурясь, поинтересовался: — В полковничках воевал аль в генералах?..

И поинтересовался ведь, безошибочно определив (черт те как, кожей, что ли, ощущая?), что Борис не воевал, фронта не видел.

Но Зарной отбросил и это, весело заговорил об их комсомольском прошлом. Он привычно ткнул конец серебряно-блесткой жесткой салфетки за ворот кителя и говорил, не обращая внимания — будто его и нет здесь — на адъютанта, который, полувытянувшись, наливал коньяк сперва, по этикету, гостю, потом хозяину.

Аркадий взволнованно расспрашивал Бориса о типографии, о ребятах, удивлялся, что Ольга из пятого цеха, девчонка, за которой Аркадий ухаживал, теперь жена Бориса, что Нинка — вторая юношеская любовь Аркадия — до сих пор на той же фабрике, у того же станка, что братва при встречах до сих пор вспоминает триумф типографии, когда Аркадий на городских соревнованиях зафинтилил диск на сорок пять метров.

Орлов отстал в своей трущобе от новых столичных правил. Оказывалось, но этим правилам деловые люди говорят о деле легко, как бы в двадцатую очередь… Оказывалось, они подходят к главным вопросам после всех перебранных в разговоре мелочей; и он, уже не веря, что Зарной помнит о его беде, о невысокой его должности, уже сам решив заговорить о деле, ожидая лишь момента, был счастлив, когда Зарной неожиданно произнес:

— Так что ж у тебя, райисполкомовец, в твоей жизни получается?

Борис Никитич не стал докучать, распространяться о Голикове.

В тридцатые годы был в их компании паренек в пенсне и галстуке. Венька Карпов, по прозвищу «Зюзик». Из рабочих, а бузотер невиданный — налетал вдруг с выпученными глазами даже на управляющего, на весь старобольшевистский треугольник типографии. И все просто так, для бузотерской пыли и показа «храбрости». Рассорит треугольник с комсомольской организацией, обрежет тем самым финансовые ассигнования комсомолу, да еще требует потом у ребят признания, что правильно бунтовал, еще и дрожит потом от запала, протирает взмокревшее пенсне на пружинках. Именно Аркадий, хоть это было сложно, хоть в самом горкоме носились с критикующим всех очкарем, разгромил его, Зюзика, на районной конференции, даже пустил термин: «зюзивщина».