3

Андриан через стол докладывал Солоду, отчего с ним расстается, пояснял, что ездил за соляркой в Нижние Курмояры, а там выступал Голиков. Сергей Петрович. По слуху, выступал за эти сутки в третьей станице.

— Зеленый тот Петрович, как, извиняйте, гусиничий помет, когда гусей на траву пустишь. Пацан. Говорит: сами все решайте. И куда ехать, и какую там садить культуру. Специалисты не мы, а вы, и правительство не ограничивает вас ни на йоту.

Старательно двигая непослушными жестяными губами, Андриан с выражением передавал слова Голикова, что, дескать, многие на Дону били атаманов и все как один били фрица. А как били? Под красным знаменем! Значит, должны под тем же боевым, священным знаменем свершать народное дело — сменять природу!

— И решился я, Андриан Матвеевич Щепетков, еще раз поверить!.. Да сключите патехвоны к чертовой матери! — заорал он на дочек и, когда музыка и голоса оборвались, сообщил, что хоть много уж раз заливали ему сала за шкуру, а поверит! Уходит от Ильи Андреевича на виноградник, о чем объявляет при всем столе. И жену на виноградник! — Их, — ткнул в дочек, — тоже. Мордами не вышли, сидеть им в вековушках.

Настасья толкнула под столом деверя, он отмахнулся:

— Чего лягаешься? Пусть сознают, рассчитывают на труд, на пре-ре-образование земель в данном случа́е.

Да, Настасье давно понятно: люди идут к новому. А она, будто сработавшаяся в тракторе шестерня, которая потеряла сцепление, вертится холостым ходом.

От выпитого вина, чада, праздничной неразберихи она осмелела, крикнула Солоду через стол:

— Илья Андреич, когда у шестерни зубья посбилися, можно ремонтировать это?

— Наварить, что ли? — уточнил Солод, тоже, видно, в таком, как она, состоянии, потому что не растерялся, не стал поправлять галстук, а лишь покраснел. — Зубья наваривают, — сказал он, — производственным путем. Только дорого это. Смысла мало.

— Значит, поматросить и забросить, — заключила Настасья и, совсем осмелев, придя вдруг в отличное настроение, выпалила: — Чадно тут. Проводите, Илья Андреевич, на улицу.

Решительно стуча по полу острыми каблуками, пошла к дверям, глянула мимоходом в зеркало на стене. Лицо пылает, уши малиновые. Красивая все же!.. Ой, Настька, Настька, что ж ты делаешь?

На дворе, под грушей, где резали кабана, копались налетевшие сороки, сынишка Дарьи Черненковой играл надутым для него кабаньим пузырем. Уже за калиткой, двигаясь в шаге сзади, Солод проговорил:

— Вы зимой еще предсказали, что Андриан вернется в колхоз.

— Колдовать умею! — Настасья засмеялась, подумав, что, может, действительно умеет. Ведь позвала ж Илью Андреевича — и он пошел, и они разговаривают, а небо вот не рухнуло. И плевать, что свекруха скосомордилась, что все за столом косились на них. Даже замечательно!