Она шла улыбаясь. Никто на пустой улице не мешал нести на лице улыбку, мечтать, и было досадно, что из Андрианова двора окликнула, метнулась навстречу невестка, жена Андриана.

Еще на жеребьевке говорили, что вернулся Андриан под утро с пустоши с зануженными быками — такими разбитыми, опалыми, хоть подвешивай на вожжи. За сутки превратил в скелетов, на костряки — шубу вешай. Главное, ездил-то целовать потекший колодец!

Невестка хлюпала, показывала на выбитое в доме окно, затуленное подушкой, на свежие осколки под окном, объясняла, что вернулся Андриан Матвеевич с пустоши, намылил было лицо, как раз глаза, а сосок в умывальнике заело. Так он как дерганул тут умывальник с крюком, с мясом, да в окно на середину улицы. Развернулся и давай посуду колотить; всю чисто побил в муку, с чего теперь есть-пить — неизвестно… Она жаловалась и, выученная мужем, готовая в мгновение сменить заплаканное лицо на веселое, зиркала на дверь.

— Дома, что ли? — спросила Настасья.

— Дома. Лежит на койке в чем был.

Дверь скрипнула, вышел сам — от сапог до плеч в зачерствелой, потресканной грязи, словно вывалянный, обсохший боров. Глаза красные, в углах белесь. Взглядом отправил жену в дом, спросил Настасью, как поступать теперь с поливом винограда. Дескать, дело все же общественное, человеческое.

«А я не человек? — спрашивала себя Настасья. — Мне, что ли, запрещено заниматься собой, своим личным? Ивахненко с Милкой занимаются ж!»

Она подумала о Милке, доставленной с пустоши, с этого андриановского похода. Выкидыш у нее, вся в кровище, а кто отец — признаваться не желает. Любит. Не Ивахненко — и квит! Сунулась к Ивахненко — грозит за наговор судом, намекает: ищите среди спецов вроде Голубова, которого не зря за такие штучки с партии гонят.

Всем дозволено любое. Лишь дура Настасья за общественное радей! Со своими семью классами образования!..

Она злобно стояла перед деверем, а над головой свистами раскатывались скворцы, ходили по Андриановой крыше — родной для них, долгие месяцы снившейся им в их птичьих снах. Но вопрос был не в скворцах, не в Милке с Ивахненко, а в воде для виноградного чубука…

Что в Маяковке с водой, Настасья нагляделась, когда ездила туда с хуторским заявлением. Самовидица. Где там поливать, если людям попить нету. До дна выбирает народ колодези, в очередь перебалтывает цебарками, а под вечер — котелками на веревках. Дома отстоится — половина осадков. Легонько, чтоб не колыхать, снимали при Настасье сверху кружкой. Пока холодное — ничего. Чуть степлилось — солонимое. Глотать можно, ну и сготовить, чтоб соль экономилась… А постираться — нет. Мыло свертывается, плавает хлопьями; так что будь той воды даже с головой — для нежного чубука не годится.