Шумна, многолюдна майская эта площадь. На ней ни одного шелкового флага, только кумачовые: режим экономии. Многочисленные члены МОПРа, Международной организации помощи революционерам, везут на колесах фанерные раскрашенные под мрачный гранит ящики, — это камеры капиталистических тюрем; высунутые из решеток руки машут алыми косынками: «Помни, товарищ, об узниках капитала!» Другие демонстранты несут над головами картонный аэроплан. Вместо пропеллера — красный грозный пролетарский кулак: «Наш ответ Чемберлену». На высоком шесте — чучело самого Чемберлена, оскаленного, в высоком цилиндре. Девчата тянут снизу за шнурки, чучело дергается. Это предсмертная агония империализма, и Степа, обхватив пружинистую, наполированную ладонями перекладину, тренирует для боев мускулы, клянется добить Чемберлена!

Нет, Степан не любит боев, вечно пересиливает себя, когда нужно драться. Но хочешь не хочешь, надо драться, грызть, бить наотмашь, наповал, чтобы всюду затихли войны и стало прекрасно, как вот в этом детски улыбчивом двадцать первом веке, куда, спрыгнув с турника, вдруг взял и шагнул он, Степан Конкин…

Да, вокруг коммунизм! Он на всей планете и на этой первомайской площади с турником посередине, с круглыми ребячьими лицами дружков по комсомолу, по Лензаводу. Солнце заливает флаги, смешного Чемберлена в руках девчонок, лучи отблескивают от зубов товарищей, улыбающихся, сообщающих Степану: «Кончились драки! Швыряй, Степа, винтовку к едреной бабушке!» Степан задыхается от волнения, от переизбытка сияющего огненного солнца, нестерпимо жгущего кожу, голову, плечи.

Он открывает глаза, видит себя в кабине мчащейся машины, осознает, что у него температура. В кабине душно от запаха разогретого газа, резины, жарко от трения поршней в цилиндрах, от методических взрывов горючей смеси. Ручищи шофера, полнокровные, ребячьи, тугие, крутят баранку. Видать, невоевавший, нетраченый. Присохшая папироса на заветренной ласковой губе; и Степан с силой отрывает от баранки пальцы шофера, шагает с ним через площадь своей юности, знакомит с ребятами. Все, как прежде, быстроглазые, безусые, не постарели, ничуть не согнулись к двадцать первому веку! В сверхтелескопы смотрят с других планет любопытные тамошние существа, видят на Земле и прежних, неумирающих бойцов, и новых людей, которые забыли матерщину, просто взяли и повычеркивали за ненужностью обидные слова; и Степан, хвастаясь, ликуя, орет глядящим в телескопы:

— Хотите счастья? Бейте чемберленов. А главное — своих местных бюрократов. Бюрократов бейте!