— Ну, дети, — позвал их хозяин, — будем праздновать свободу.

В лесном домике с небольшими оконцами был сумеречный полусвет, и это не вязалось с их праздничным настроением, но хозяин уверял:

— Главное — то, что светло в душе. Вот что главное.

Выпили за волю по маленькой рюмочке, и у каждого от слабости закружилась голова. Мир стал каким-то необычным, словно ему приделали крылья, и он начал медленно покачиваться, чтобы усталые, изможденные люди могли наконец отдохнуть и забыть все беды.

Хозяин положил перед собой на стол свои коричневые кулаки и застыл в сосредоточенном стариковском раздумье. Вся его поза говорила о спокойствии, наступившем после смертельной усталости. Так продолжалось долго, может быть целый час. Никто не хотел тревожить время, торопить его — оно теперь могло колыхаться на одном месте, как весельная лодка, остановившаяся где-нибудь в тихой заводи, потому что все гребцы невероятно устали за долгий путь каторжной гребли.

И казалось, вершилось великое чудо этого мира — невероятный покой!

Отпраздновали у лесника и свою свадьбу. Никто не кричал «горько», не давал торжественных свадебных напутствий, только старый лесник по этому случаю вспоминал свою женитьбу, которая (разве же не чудо!) почти в деталях совпадала с их свадьбой. Она была такой же «реформаторской» — без попа, без отцовского благословения, без соблюдения обычаев…

— Мы хорошо прожили. Вопреки всему.

— Не боязно было? — сказала Анна.

— Нет, — ответил лесник с уверенностью человека, знавшего цену слову. — А вам разве боязно?

— Сейчас не то.

— Оно всегда «то»… Если человек решается на добро, он о боязни не думает…

Через день прощались со своим спасителем, потом долго шли лесами, перелесками, держась за руки, как малые дети, чтобы не затеряться в огромном мире. Антон сжимал руку молодой жены. Он был сейчас влюблен в весь огромный мир. И удивлялся:

— Это же чудо!

Неужели до сих пор никто не шел рядом со своей молодой женой?

Нет! Это было впервые в истории человеческого рода! Женская рука… обветренные сухие губы… белое солнце… небо… перелески, насквозь пропахшие весной…

Они шли пешком, почти босые, а то, что было у них на ногах, даже не смахивало на обувь. Шли из дальнего края, одолевали огромные расстояния, чтобы наконец дойти и осесть на твердом месте и больше не ощущать под ногами зыбкости. За время своей жизни в подземелье Антон свыкся с чувством чего-то малого, ограниченного. В таком состоянии ему импонировала забота лесника о своем зеленом царстве, почти совсем отгороженном от чужого мира.

(Значительно позднее Антон диву давался, размышляя о своем спасителе, видя его каким-то вросшим целиком в свой зеленый мир. Казалось, что лесник даже мысленно не выходил за его рамки, словно вовсе не интересуясь, из какой чужбины приблудились к нему преследуемые люди и каковы они.)