Чем дальше уходила за горизонт сторожка лесника, тем шире распахивались двери в еще не устоявшийся мир, и надо было снова учиться ладить с ним, приноравливаться к нему, находить общий язык с людьми, говорившими на всех языках планеты. Антон шел по земле в старых лохмотьях, словно по собственному двору, гордился перед всем миром своей молодой женой, носившей тоже остатки фронтовой одежды. Он должен был пройти с нею всю Европу как победитель, возвращающийся из далекого похода, — с самой красивой на свете пленницей. В огромном мире, двигавшемся во все четыре стороны колоннами, группами и в одиночку (в этой удивительной картине было что-то от жизнеутверждающего весеннего перелета птиц), Антон как-то по-иному стал чувствовать свою собственную судьбу. Он словно и сам стал глубже, более весомым. Чувства к молодой жене слились с общей человеческой радостью. И вместе с тем возросло чувство ответственности — за себя, за нее, за всех. Но словно острый кончик иголки проникала в совесть та, оставленная дома, — Василинка…

Впервые это чувство пришло к нему в дороге, когда они сидели в углу переполненного вагона, в густом папиросном дыму, а вагон качался, как пьяный, гремел на стыках рельсов. Именно тогда Антону пришло в голову, что  о н а, возможно, и жива, и ждет его. Даже вздрогнул при этой мысли, и Анна спросила:

— Ты что, милый?

— Холодно здесь, что ли?..

Посмотрела на него с удивлением — был очень жаркий день.

— Здесь сквозняк, — добавил он.

Паровоз кого-то окликнул, и вагоны, кажется, побежали быстрее. Оказалось, что он перекликнулся со встречным составом, тоже сплошь облепленным «перелетными птицами», направлявшимися к месту гнездовий.

— Здесь сквозит, — повторил Антон, заметив, что Анна не поверила ему.

Тогда она накинула ему на плечи какую-то старую шинель, сама прижалась к его груди, и он обнял ее, но все-таки уже думал о  т о й.

Так было на протяжении всего нескончаемого пути. Василинка существовала только в его воспоминаниях, дополняя Аню — живую, горячую, любящую, реально существующую, смотрящую на него серыми преданными глазами…

(Как хороши любящие глаза!)

…Смотрела на него из-под воротника чужой шинели.

— Мама будет счастлива, она давно хотела, чтобы я привел в дом невестку, чтобы были внучата, — шептал ей на ухо, вернее, не ей, а им…

А вагоны гремели колесами по рельсам, паровоз, как старая кляча по дощатому настилу моста, постукивал и вез их, глупых детей, в новый мир, хотя они из уголка вагона ничего не видели, зажатые скоплением незнакомых людей. Они и не интересовались, что происходило вокруг, ни о чем не заботились, потому что будущее теперь было надежным, куда бы ни вез их старый паровоз-кляча. Всюду, казалось, теперь был прекрасный мир.