И вдруг… Так… Они даже не опомнились, как  э т о  случилось…

Когда встретились на другой день, Татьянка залилась румянцем и не могла поднять на него глаза. Вид у нее был усталый, видимо, не спала всю ночь. И это еще больше тревожило Сашка. А вечером состоялось комсомольское собрание, на которое он шел с чувством глубокой вины, словно там должны были обсуждать его падение. Он на все тогда смотрел сквозь узкую щелочку содеянного греха и напряженно ждал, когда наконец все начнется, но его, примостившегося в уголке возле печки, никто, казалось, и не замечал. И только секретарь партбюро Сидоряк, зашедший уже перед самым концом собрания, чтобы предложить оформить молодежную агиткультбригаду, сказал:

— Вот, скажем, Сашко хорошо декламирует, играет на гитаре, у Татьянки чудесный голос…

Иван Иванович называл еще и других молодых актеров, но этого Сашко уже не слыхал. Он сразу ожил, будто слова секретаря полностью его реабилитировали… Он сперва робко взглянул на Татьянку и, встретившись с нею взглядом, улыбнулся.

Провожал девушку домой морозной ночью, снег скрипел под ногами, а небо было сплошь усеяно звездами… Это была их первая общая ночь…

Картина четвертая

Картина четвертая

Юродивый Ван-Долобан, зная свои обязанности добровольного уборщика, увидев на сцене разбросанную царскую и церковную атрибутику — корону, мантию, всякого рода книги с золотым тиснением, — стихийно ворвался в действие: принялся выметать со сцены всю эту рухлядь истории. Режиссер сперва попытался было его остановить, но, поразмыслив, махнул рукой и обратился к Антону Петровичу:

— И надо же такую деталь придумать!

То, перед чем раньше люди в страхе трепетали, падали ниц, теперь… вдруг… выбрасывается на свалку… На свалку!..

— Да…

Отошла в прошлое эпоха божеств, потускнели золоченые маски, опала пышность сутан, и сказка о богочеловеках стала  т о л ь к о  с к а з к о й, а Человек поднялся высоко над своей первобытностью, пошел в жизнь сам, без указки царей, с открытыми глазами борца, работника, исследователя.

Антон Петрович подумал: «Дух, что тело кличет к бою», тысячу раз погибавший за правду и справедливость, за прогресс, — столько же раз этот дух воскресал для дальнейшего действия… Жизнь дала ему только искру, а он из нее раздул пламя костра, чтобы светилось оно сквозь темень всех ночей, созывая борцов… Вместо сомнительного уюта, который покорненьким да смирненьким сулил жизнь под властью королей и царей, он избрал путь через заговор Бабефа, через трагедию силезских ткачей, через застенки Бастилии и Петропавловки, через трагическое величие Пер-Лашез, Красной Пресни; вместо оды властелинам престолов он создал бессмертный призыв: соединяйтесь!»