— Заладили — Аргир, Аргир! Думаете, я что-нибудь знаю про Иона? Прислали какие-то бумажки… небось, перепутали все на свете… Нет, надо сходить к Каранфилову племяннику, пусть скажет, как есть!

Собрались и пошли… Такие вот люди мои односельчане. Не то чтобы они решили, будто смерть вообще не для них, нет. Но свербит внутри что-то, нашептывает: «Человек, бре, не кусок мыла, запросто в порошок не сотрешь. Смерть свое дело правит, а что ни говори, есть и по ту сторону жизни какая-то закорюка, лопнуть мне на этом месте! Возьми хоть Бузеску — тридцать лет за него свечки в церкви ставили, и на тебе, воскрес, объявился!..»

Я не знал тогда, кто пошел к племяннику бади Каранфила и зачем. Видел только, как вечером они возвращались…

Наш дом стоял на большом холме, и отсюда, с вершины, было видно, как садится солнце. Закаты разливались над лесом и вулпештскими полями, над камышовыми крышами и глиняными завалинками. С детства я невзлюбил рассветы. Будь моя воля, оставил бы одни закаты на земле, ведь каждое утро начиналось с тычка и окрика: «Вставай, сатана, хватит бока греть — солнце поднялось!»

А я свернусь клубочком, теплый со сна, и мычу, все тело ноет от темечка до пят. Вчера гонял по холмам и межам за скотиной, а при такой беготне вся надежда на закат — скорей бы скатился за гору Кристешты этот шар и утонул в Пруте долгий день. Тогда я растянусь на лавке и опять застонут все поджилочки, сбитые пятки и коленки, а чуть закрою глаза, над ухом снова: «Эй, разоспался, лежебока!..»

Может, потому и Тудор Бузеску подал голос, стосковался в Моравии по нашим вечерним зорям? Потянуло посидеть на лысой макушке холма под закатным кострищем, когда вспыхнет полнеба, и завопить от восторга: «Мэ-эй, ребята! Вот чертовщина, будто сызнова на свет народился!..»

Полыхал закат, люди устало брели восвояси от слепого. Остановились у нашей калитки.

— Сестрица, дома твой школяр? — подозвала маму тетя Наталица.

Мама как раз стряпала на летней кухне.

— На вот, перекуси… — сунула мне пару вареных картошек. — Пойди отвяжи корову и телку, пусть пасутся, пока стемнеет. Да присмотри, не то забредут в кукурузу!

Увидев у калитки столько народу, всплеснула руками:

— Дома мы, дома, заходите!

— Нам бы только адрес написать, — сказала тетя.

По тем временам я слыл за великого писаря. Разве станут кому попало выдавать каждый месяц по четыре литра керосина, притом бесплатно? Мы с бадей Каранфилом завели ликбез, подрядились выучить односельчан грамоте, чтоб те хотя бы расписаться могли. Подпись с великими трудами они одолели, но нужно каракулю под чем-то поставить! И тут без меня ни шагу — адрес вывести на конверте, жалобу настрочить, прошение или еще что…