Степан и Стеша шли пешком — давали Буланому отдых. То уходили вперед, то отставали, неспешно шагали за конем старого Трифона. В каком-то молодом жару все говорили и говорили: торопились узнать друг друга.

Андрей нет-нет да и приглядывался к молодым. А! Пускай голубятся. В Степане появилась этакая молодецкая, пожалуй, и жениховская уверенность. Вон, идет — шинелка нараспашку, шапка набекрень — хорошо! Ну, шапка лихо заломлена — понятно, это прикрывает рану на виске. Ничего, Стеша, отрастут волосы у Степана, закудрявятся и прикроют тот страшный рубец войны. А он вроде с какой-то дичинкой, Степан. Да все-то фронтовики с этой дичинкой, совсем уж не те парнишки, что сходились когда-то на призывные пункты. Отойдет, выправится парень! Тут, в глухомани, тайга быстро забирает и выравнивает человека — тут Закутина дом… А сапожки-то хромовые жаль. Режет убродный снег переда, белью уже попятнались, блеск скинули и раскисли — не сыра ли нога у Степана?

И Стеша неожиданно хороша сейчас. Остренький, чуть вздернутый носик уже облекся в молодой загар, и тем нежнее кажутся веки, чуть притененные густыми черными ресницами. Зеленоватые глаза под сплошной, ровной линией бровей сияют то белизной таежных снегов, то голубизной неба, то видимой чистотой души. Черненый полушубок, еще не обмятый, не затасканный, тоже распахнут, мужская шапка на затылке, а легкие волосы вразброс и поблескивают теплой рыжинкой. И идет-то Стеша по дорожной розвязи легко и даже с каким-то уверенным кокетством, что ли… На взлете девка! И откуда что берется у этих чулымских чалдонок.

Андрей радовался за приятеля, заглядывал вперед. Выходит, зачалил Стешу Степан. Ну, как говорится, дай-то Бог! Оба в лесу выросли, любая здешняя работа им не в тягость, а к дурному по юности лет не навыкли — пара!

Андрей жевал травину. Попался ему в передке саней белоголовник — сухая, желтоватая метелка крошечных соцветий пахла тонко, медово, а вот подняла-то она недобрую горечь. Нет у него зазнобушки, да и не было.

Одно, что все-то считал себя мальчишкой, все робел перед девчонками. А потом — война, и зачем уж было какой-то там Кате кружить голову, связывать ее со своим именем. Свяжешь, а как убьют, и тогда другие парни почему-то суеверно обходят такую девчонку. А если к тому чей-то злой язык навет пустит — намучается та Катя. Ага, кричи, доказывай, что ты честная деваха.

И еще, конечно, бедность от любви сторонила.

Молодость же нарядиться любит. Ни костюма, ни доброй рубахи, ни сапог хромовых так и не износил до фронта. Мать, двое меньших братьев — какие уж там достатки при малых-то заработках, да при больших налогах на огород, на корову. Кабы отец был жив… А то ведь ты — большак, ты абы как, о других братовьях больше думай.