Степан не возражал. Он и сам подышать выйдет, вечер-то собирается какой хороший.
Он еще не успел оглядеться в доме. Это ведь надо остаться наедине с ним, чтобы хорошими, сыновьими глазами осмотреть все и вся, особо поздравствоваться. Пусть вспомнят его, молодого, все пороги, все углы, все бревнышки, все половицы, все матицы… И он, Степан, все памятные связи с родным гнездом в душе поднимет, чтобы опять зажить теми связями…
Кажется, все в доме стояло, висело и держалось на старых местах, но все сейчас открывалось как-то по-новому. Про многое, оказывается, запамятовал — почему? Может потому, что только летами и бывал на кордоне, зимы-то жил в райцентре, учился там в школе. Десять лет в чужих людях… А в каникулы хорошо сживался с домом, хотя много охотился, рыбачил, да и спал частенько на сеновале.
Да-а… Обстановочка-то в горнице — откуда же она такая у простого лесника. Большой стол в левом переднем углу — ножки искусно точеные, под черным лаком. И кровать в правом углу тоже очень и очень вдохновляющая. Ножки, спинные поперечины опять же точеные и как-то вроде жеманятся — с умом мастер-от был… Лаком бы освежить двуспальную — взыграла бы! Само собой бросается в глаза и десятилинейная лампа. Пузатый абажур матового стекла висит на трех медных цепочках, цепочки перехвачены гранеными хрустальными шариками — тремя яркими солнышками горит сейчас чистый хрусталь. Всегда как-то таинственно волновала в детстве Степана и старинная конторка красного дерева. Накладная бронза, выдвижные ящички, откидная доска с зеленым сукном для письма… По бокам конторки стояли два хрупких на вид стула с яркой, линялой, правда, обивкой сиденья и гнутыми спинками — пользоваться прежде ими отец никогда не разрешал. Наконец, часы над конторкой. Белая тарелка циферблата с черными римскими цифрами вся обвита затейливой резной листвой — сто лет, однако, этим часам, а идут! Даже в райцентре Степан прежде не видел такой вот домовой обстановки, а бывал он там у многих школьных своих дружков. Схожие часы, правда, видел. У директора школы в кабинете. Как-то, уже в девятом классе, набедокурил, директор отчитывал, а он стоял у двери и все глядел на часы — долгонько тогда глядеть пришлось…
Малая часть большой горницы дома Закутиных была отгорожена деревянной заборкой. Заборка до самого потолка и с легкой филенчатой дверью. Степан открыл дверь, но не вошел в свою боковушку, а только прислонился к узкому косяку. Застланный столик с большой чернильницей зеленого стекла и бронзовым колпачком, слева — простая железная кровать под ярким лоскутным одеялом, над кроватью под косачиными хвостами ружье: отец когда-то подарил… Взволновался Степан, глядя и на сундучок с книгами, на портфель, что висел на гвозде. Да, все на своих местах стояло, лежало и висело — мать доглядывала. Интересно, а что он в портфель напихал перед уходом на фронт, как пузатится… А-а, там его дневники и письма Ленки Мануйленко из десятого «б». Помнится, завалила она его теми письмами. После и на фронт писала, и он уж всерьез о ней подумывать начал, да потом… Потом отец уведомил: замуж Ленка за демобилизованного младшего лейтенанта вышла, на погоны польстилась. Ленка, она такая. Ее уже в девятом классе, однако, тот зуд донимал…