Как-то по-хозяйски старательно, неторопливо, любуясь и радуясь, выкладывал Лукьян на убранную кровать, на широкую лавку, а потом и на цветные половики лежалые праздничные наряды.

Андрей замер от волнения, он еще не видел ничего подобного. Грустный восторг захватил его. Вот это да-а…

А в горнице над сундуками в полосах солнечного света взвивались, вспыхивали и таинственно гасли самые-то разноцветные радуги: желтые, зеленые, голубые, кремовые, палевые, красные шелка мужских рубах и женских кофт, потом запестрели ярчайшие платки, полушалки, кашемировые шали и расшитые полотенца, извивно распластывались гарусные опояски, с тихим свечением опадало вниз слежалое, зажелтевшее кружево постельных подзоров, наволочек и дамских шарфов… Наконец, слабым крылом большой птицы припала к самой ножке стола ажурное плетево черной шелковой файшонки.

Лукьян разлохматился, раскинув руки, плясовым шагом завышагивал по горнице. Глаза его горели.

— Ах, ты яблочко кедровенькое, растако-сяко смолевинькое… Ну, как товарец, каковы рубашенции?… Налетай, еканый бабай!

Лицо Степана то краснело, то бледнело, его угнетал еще не осознанный стыд перед Андреем. Парня вдруг потянуло в даль прошлых годов. Отец всегда ходил в этих праздничных рубахах — удивлял. Да и сам он их постоянно нашивал, только ему, школьнику, всегда перешивали из этого вот сундука. А не задумывался ведь ты, Степа, гордился даже, что лучше всех в классе одевался — заботный отец, вона сколь добра справил! Можно, конечно, и справить, но не столько же! Погоди, погоди… Кинется, бывало, батя примерять рубаху, а она и ему то мала, то велика. Это что может означать — одежка-то, выходит, с чужого плеча. Одесса-мама, а бабай, кажется, и вправду ёканый…

— Что стоим?! — задорил ребят Лукьян и весело, сочно смеялся. Выбирай, покуда я добрый. А то шмык-шмык и сундук закрыт. Андрей батькович — бери. Починай!

Андрея спас Степан. Медленно прошелся по горнице и начал выбирать рубаху. Он скоро приглядел кремовую, с яркой вышивкой по подолу и вороту. Выпрямился и горько усмехнулся, вспомнил, как с нехорошим намеком дразнили его еще в шестом классе: «Степашка, вечно ты с обновкой…»

Андрей надевал рубаху как-то неловко. Показалось ему, что все упирался упругий еще шелк, никак не хотел он сразу свыкнуться, прилегать к чужому телу…

Степан к столу не вернулся, потоптался у сундука, как бы невзначай спросил отца:

— А что, батя, в придельчике?

— А всево помаленьку. Иголки, булавки, пуговки — мелочевка всякая. Что, Степша, глаза разгорелись, все тебе высмотреть захотелось — смотри!