Здесь, в бору, на угреве снег растаял почти весь, на подсыхающей прямоезжей дороге, на белесых мхах и яркой глянцевитой зелени брусничника лежали густые пятна солнечного света, солнце угодливо подогревало спину, и Дарье Гавриловне было жалко подгонять гнедую кобылку, а тем более беспокоить ее хворостиной.

А впрочем и без того кобылка шла резво, видно, радовалась, что вырвалась из застойной сырости зимней конюшни, что дышит она легким хвойным теплом, что обоч дороги попадается сухая прошлогодняя травка и только сумей изловчиться — урвешь ты лакомое сенцо.

Этот красный жаровой бор, пожалуй, можно назвать и заповедным. Радостно в нем как-то, подъемно. А вообще-то Дарья Гавриловна не любила тайгу. Любить ведь можно то, что не приносит горя. Чулымская тайга — черная, болотная, она уже четырнадцать долгих лет страшным горем-злосчастьем. Вот хотя бы и так понимать при оглядке. Будто подрядилось все здешнее помогать тем, кто пригнал крестьян в нарымскую ссылку. В первые три года тайга особенно мучила, убивала, так что и вспоминать-то сейчас тошней тошного. Да что ты, баба, опомнись, опомнись! Что божье-то хулишь! — испугалась Дарья Гавриловна. — В тягость ли была таежина местным старожилам в давние годы. Да вековечно для них хорошо в родных местах. Ну, да это когда они хозяйствовали еще единолично. В те поры как жили все: когда ты лег-встал, куда пошел-поехал, чем нынче-завтра занят, сколько будней-праздников себе разрешил — кому какое дело: сам себе сам! Ни тебе гудка, ни звонка, ни окрику стороннего — свободен!

….Бор жил своей шумной весенней жизнью. Как-то боком, вертляво метались от сосны к сосне крикливые сороки-белобоки, посверкивал красными пятнами на сером своем одеянии дятел на ближней сухостоине, цокали, пересмеивались в густой хвое сосен невидимые белки, внизу, у самой дороги, с веселым апрельским посвистом шмыгали проворные бурундуки. Высоко-высоко над головой с торжественным трубным криком проплыл большой гусиный караван, в сырой ложбине, куда спускалась дорога, пробежал тощий нескладный лось…

Подъемное, молитвенное состояние захватило Дарью Гавриловну, и она, верная внутреннему позыву, сошла с кобылки и принялась молиться. Обычное это было для нее дело — в тайге молиться. Тут вот, как чистыми-то глазами присмотреться — везде оно, Божье произволение. И пусть ссыльных лишили счастия хождения в рукотворную церковь, но ведь храм Божий — это весь мир и вездесущий Господь ее слова и тут, конечно, услышит…

Всякий раз вынесенная молитва в лес заключала прошение главного: «Господи, помяни рабов твоих во царствии твоем…»