— И тут всяко бывает, — присев на краешке кровати, ответила Паня.
— Обижает?
— Не так чтобы дуже…
— Ты скажи, в случае чего. Я его, паразита, живо подсеку! — с готовностью откликнулась подруга.
— Что ты, что ты! — испуганно запротестовала Паня.
— Нет, Параскева, тебя обижать нельзя, ты святая.
— Прямо-таки!…
— Истинный бог, святая. Поверишь, я при тебе и ругаться не могу. Стыдно, ей-право. Другую знаешь куда пошлю. А на тебя замахнуться нету мочи. Посмотришь своими крапчатыми зенками, ну, как дитя беззащитное, и руки опускаются. Если хочешь знать, при тебе даже коровы смирнеют. Стоят как вкопанные, хоть ты им вымя огнем пали. А почему? Может, у тебя секрет какой есть? Может, ты, Панька, ворожка, га?
— Скажешь тоже! — отмахнулась зардевшаяся Паня.
— И мужики при тебе смирнеют. Может, только матрос твой нет, а так — все. — Клавка одернула кофту. — Чет, правда. Меня боятся, а тебя слушаются. Це я про коров. С мужиками — там по-другому, там черт их разберет!.. — Потерла ладонями колени, с горькой улыбкой посожалела: — Яловой хожу до сих пор. Яловой, видать, и помру.
— Ой, что ты на себя наговариваешь!
— А что? От кого же я понесу? От деда Михайла-потемкинца? Чи, может, мне идти до Фанаса Евтыховича? Тот, сукин сын, умеет детей лепить. У него один к одному — и все казаки! — Клавка рассмеялась внутренним смешком, задергалась. В груди у нее что-то глухо постанывало. И не понять, то ли смехом, то ли слезами бьет человека. Жестко утерев рот, спросила: — Хату свою кенгесскую продала?
— Продала.
— То добре! Держись за своего матроса, не бегай, а то пожалеешь.
Паня тряхнула головой, посмотрела с вызовом:
— Что мне жалеть! Пусть он жалеет. Если что не так — выкину его шапку за порог, пусть идет, куда хочет. Хата моя, деньги мои в нее вложены.
Клавка с интересом глядела на подругу, слушая ее. Для Клавки такая Паня была внове.
— Ах ты, птичка-синичка, как развоевалась! Молодец, Параскева, так, идолов косорылых.
— А что, — продолжала храбриться Паня, — у меня свои дети, свой дом. Никуда убегать не стану. Пускай он в случае чего убегает.
— Я же говорю, на вид ты смирная, как ягненок, а внутри у тебя что-то есть.