— Нету ничего.

— Что-то есть! — настаивала на своем Клавка Перетятько.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Январь високосного года начался необычно лютыми морозами. Малый снежок, который перед рождеством было прикрыл землю, начисто повыдувало. Земля потрескалась, побурела от жестокой сухости, стала, как песок, текучей. На открытых местах змеились рыжие поземки. Воздух наполнился сухим запахом давучей пыли, оседавшей у глаз темными пороховыми кисляками. Бабы кутали носы в платки, наглухо закрывались шалями. Мужики покрепче завязывали ушанки, надевали башлыки, поднимали воротники пальто и кожухов. С утра до вечера светило никого не радующее солнце. Было оно тусклым в мутных разводах несущейся верхом бури.

Оляна Саввишна умерла в конце января. Еще с вечера попросила узвару. Жадно выпила полную эмалированную кружку, перекрестилась, сказала:

— Теперь добре спать буду.

Охрим Тарасович кликнул соседок, чтобы помогли прибрать покойницу. Прибежала Паня, упала к ногам бабы Оляны, заголосила так, что Охрим Тарасович поторопился уйти из хаты. Пока он у чапаевской конторы договаривался о дрогах и о том, кого послать на кладбище копать яму, пока стоял в лавке за рисом и сахарным песком, необходимым для кануна, пока ходил по соседям, собирая деревянные ложки, которыми едят на поминках, — жинки обмыли ее тело, прибрали во все святковое, поставили на середину залы деревянную кушетку, головой в святой угол, постелили на нее домотканую дорожку, положили подушку и все сверху накрыли новой простыней. И только тогда уложили усопшую на кушетку, сцепив пальцы рук на животе, поставив в руки малую восковую свечу. Откуда-то появились самодельные цветы из бумаги и крашеных стружек. Все лишнее было убрано со стола, сундука, подоконников. Приоткрыли двери в сени и на улицу, остудив хату. Хата враз стала пустой, неприютной.

Во дворе толпилось много народу. В комнате, где лежала умершая, у стен были расставлены скамьи, на которых сидели закутанные темными шалями женщины. К кушетке — у изголовья и у ног покойницы — прислонено много разноперых венков. На кухне варилось и жарилось. Густой пар теснился под низким потолком. За столом плотно сидели молодые хлопцы в фуфайках. Они недавно вернулись с кладбища, где им удалось ломами и лопатами выдолбить в цементно-твердой глине могилу. Теперь они отогревались борщом и водкой. Сидели в духоте с медно-красными лицами, не снимая верхней одежды, сунув под себя шапки.

Все происходящее казалось Антону чужим и нереальным. Когда, взявшись за концы простыни, мужчины подняли покойную с кушетки и перенесли в свежеструганую труну, когда перед выносом труны из хаты попросили родственников подойти для прощания, когда уже труна стояла на четырехногих погребальных носилках посередь двора и Оляна Саввишна, прибранная, помолодевшая, в светлой кофте, лежала в труне открыто, не боясь жестокого январского мороза, когда фотограф попросил самую близкую родню стать возле труны и начал щелкать аппаратом, Антон чувствовал себя каким-то заколдованным. Все скользило мимо сознания, не задевало его чувств и разума.