Она тут же устыдилась, что думает только о себе, что забыла всех: и Юраську, и Волошку, и Антона — дорогих своих хлопчиков, как называла их и про себя, и вслух. А разве она может без них? Была ли она когда-либо без них? Ей вспомнилась своя, какая-то очень короткая и в то же время бесконечно длинная жизнь. Как будто только вчера виделась с батей и маманей, с братьями Коляшкой и Серым. Но спустя миг они видятся вон уже где!.. Отдалились так, что и лиц не различить. Словно в волшебную подзорную трубу смотришь, поворачивая ее попеременно разными концами: то приближается все, то неимоверно отдаляется. И тот особый день, когда впервые встретилась с Антоном, когда лицом к лицу стояла с ним на полуторке. Почему так случилось, что именно тогда, в тот час она ехала через Новоспасовку, именно той дорогой, именно на той машине, на которую влез и Антон?.. Судьба даровала ей эту встречу. Но откуда она, судьба, знала, что Пане необходимо было встретиться именно с Антоном, а не с кем другим?.. Всегда боялась за него и сейчас боится. Уже столько лет прошло, как она замужем за Антоном, а все не верится, что он ее. Иногда кажется таким далеким, таким непонятным. Много раз она его теряла и вновь находила, много раз он погибал для нее в войну и вновь воскресал. Откуда столько сил взялось, чтобы все выдержать?..

Особенно мучителен страх. Леденящим железом он сковывал тело, стискивал сердце — дышать становилось невмоготу. А когда-то казалось, что нет и не будет большего испуга, чем тот, который испытала еще в детстве. Живо встал в памяти вечер, когда она, заигравшись, упустила из виду теленка, которого пасла у речки.

— Маня-маня-манечка!.. — звала, размывая по лицу слезы. — Мань-мань-мань!.. Где ты?

Ей почудилось, затрещал камыш, и она кинулась в камыши. Послышался шелест вербных веток — кинулась к вербам. Бегала вокруг копен сена, обследовала заросли высокого бурьяна-буркуна. А теленка нет как нет. Сразу же после захода солнца на землю упала густая темень. Паня почувствовала себя одинокой и бесприютной, словно ее заперли в темном пустом сундуке. Она ослепла и оглохла, вопя не своим голосом.

Вдруг почувствовала прикосновение шершавого носа теленка к руке, уловила его молочный запах. Теленок, видимо, тоже боялся темноты и одиночества, он прижимался к Паниному боку теплой шеей и не переставая лизал подставленную ее ладонь щекотливым языком, словно пытаясь загладить свою провинность.

Когда улеглось Панино дыхание и высохли слезы, перед ней начали вставать иные страхи. Ей виделись ослепительно белые русалки, темные косматые ведьмы, тонконогие острокопытные лешаки, клыкастые, похожие на волков, степные колдуны. И когда все они окружили ее звериноподобной жадной стаей, рыча и воя, потянулись к ней и руками, и копытами, и зубами, она, не находя сил, чтобы закричать — голос перехватило от ужаса, — прикрыла ладошками голову, присела возле остановившегося теленка, пытаясь спрятаться у него под брюхом. Но руки все-таки до нее дотянулись. Они приподняли Паню куда-то высоко-высоко, большие, твердые и теплые руки. На правой недоставало двух пальцев, большого к указательного, потому ладонь казалась неправдоподобно длинной, клешнятой. Тятей запахло, догадалась Паня, еще не смея открыть глаза. А когда, уложив ее на руках, прижали к груди, когда она ухом своим уловила спокойный стук огромного сердца, она окончательно убедилась, что находится в безопасности, и, открыв глаза, увидела, как покачиваются в такт отцовским шагам удивительно крупные искрящиеся звезды… А много времени спустя, когда уже сама брала на руки и успокаивала отчего-то испугавшихся Юраську или Волошку, всегда вспоминала всесильные руки отца и еще теснее прижимала к себе ребенка, который тут же успокаивался.