— Ваша школа, Охрим Тарасович. Вы его к технике приучили.
Старик, чтобы скрыть свою довольную гордость, наклонился, защищаясь ладонями, стал раскуривать трубку. Антон широким жестом пригласил всех в дом. Отец запротестовал:
— Така гарна погодка на дворе, а мы будем в хате душиться. Неси стол под шелковицу, там и побалакаем.
Когда Беловол снял фуражку и пристроил ее на суку тутового дерева, Антону показалось, что он еще больше отдалился. От Семкиного густого светло-русого чуба не осталось и следа. За ушами седина, на темени светлый пушок. Передние зубы гостя улыбались непохоже: чистой, ясной, но не своей белизной. Антон, мучительно напрягаясь, старался отыскать в нем хоть что-нибудь от прежнего Семки — и не находил. Беловол, заметив, как пристально всматривается в него младший Баляба, поскучнел глазами:
— Никак не признаешь?
— Никак! — простодушно ответил Антон.
— Так постарел?
— Изменился.
Алексей Кравец царапал сухой веточкой по столу, словно что-то писал. Внимательно разглядывая невидимое письмо, заметил:
— Было от чего измениться.
— Но чтобы так!.. — невольно вырвалось у Антона.
— Видимо, не раз с того света возвращался на землю. — Алексей Кравец поднял глаза на Беловола. — Случалось такое, Семен Данилович?
Генерал криво усмехнулся:
— Что вы, в самом деле, как на поминках!
Охрим Тарасович укоризненно посмотрел на сына:
— Вот репей, прицепился! Годи сомневаться: кажут тебе, что Семка, значит, Семка! А то, что в танке не сгорел, це ж хорошо. Чуешь, каже, от самой границы до Сталинграда держал отход. А после вон куда махнул. — Охрим Тарасович показал трубкой на закат солнца. — До Югославии докатился на своих гусеницах. Це ж токо подумать! От одного железного грохоту можно оглохнуть. А ты все сомневаешься, Фома неверующий. Сам мало хлебнул, что ли?
— Не о том разговор! — отмахнулся Антон.
— Как не о том? — настаивал, раздражаясь, Охрим Тарасович.
— Погоди, отец! — попросил Антон разошедшегося старика и повернулся к генералу: — Ты сюда какими судьбами?
— Ностальгия… Тоска по родным местам. Слыхал про такую болезнь?