— Ох и комедию же устраивали! — Враз посерьезнев, добавил: — Бедно жили, что и говорить.

Кравец ухватился за слова Беловола:

— Прав Семен Данилович. Прошлая коммуна исходила из бедности. Будущая должна вырасти из богатства, изобилия хлеба и духа. А форму, Антон Охримович, найдем. Жизнь подскажет.

— И сознание будет другое. Не Дибровино.

— Что у тебя, Антон Охримович, все Диброва да Диброва. Страшнее кошки зверя нет!.. Не в Диброве дело. Его тоже надо понять. Бедолага вертелся — как только сил хватало? Стальные жилы, видать. Войну выдержал. А после!.. Да что я тебе рассказываю, сам все видел. И МТС жмет, и райком требует, и райисполком указывает. Сводки, проверки, нагоняи, толкачи… Ни воли, ни хозяйственной самостоятельности. Сказиться впору. А он держал, крепился. Жесточил себя и других, но не сдавался. Не так ли? Не знаю, кто бы мог столько выдержать. В иных хозяйствах то и дело менялись председатели, а Диброва — постоянный.

— Такого спихнешь!..

— Для своей выгоды сидел? Скажи честно. Дом, что ли, себе построил? Усадьбу завел, хозяйство, машину приобрел? Ответь!

— Вроде не видать… — отступил Антон.

— Не видать… Сто хворобей нажил — вот вся его выгода. А сколько у него выговоров за то, что хоть по пятьдесят граммов, а, бывало, выдаст на трудодень, когда твердое распоряжение вывезти все, вплоть до семенного фонда. Не помнишь, что ли, как семенную пшеничку увозили в город, а перед посевом снова гоняли подводы, чтобы привезти ее обратно. Сейчас, слава богу, дела пошли по-другому. А Диброва хлебнул по самые уши!..

Антон глядел на Алексея Кравца, любовался им: «Горяч, справедлив, чужую беду близко к сердцу принимает». Ему вспомнился рассказ Фанаса Евтыховича и Сухоручко про поездку в Москву, про разговор с генерал-лейтенантом Прочко, про его советы относительно Дибровиного «своеволья». Прочко рассуждал правильно, но то все была «демократия в общих чертах» — так ее сейчас бы назвал Антон, а Кравец близко знает дело, рассуждает реальнее. И радостно было Антону оттого, что не хаял, не порочил преемник своего ушедшего недавно на пенсию предшественника, чтобы самому выглядеть почище. Не считал, что приходит на голое место, а говорит о том, кто был до него, с пониманием трудностей прошлого времени, сознавая свою тоже не легкую в будущем обязанность.

Паня вошла во двор неслышно. Приблизилась к столу. Заметив его постыдную наготу, зарделась перед гостями. Подняв тяжелые, широкие в ладонях руки, звучно всплеснула, сокрушенно покачала головой.

— Антон, як тебе не совестно, посадил гостей, а стол пустой! Хиба ж так можно?