— Меня, лагода моя, хватило только на трактор. Дальше, пробачь, не потяну: головы недостает. А вы робить, як знаете: хочете — в воду лезьте, хочете — под землю зарывайтесь. То ко не натворите делов!..

На пороге показалась Параскева Герасимовна.

— Чоловики, бросайте работу, снедать пора!

— Ма, а папаша где? Як же без него?..

— Сказал, на часок. Но у него часок бывает длинный, як у цыгана кнут. Боюсь, до обеда не дождемся.

— Умыться хоть… — Юрий повел вокруг вопрошающим взглядом.

— Сей момент! — оживился Охрим Тарасович. — Подставляй холку, полью холодненькой из колодца. — Он проворно заработал крутилкой. Вытянув ведро воды, поставил его на сруб, качнул, отливая переполненное. — Нагинайся!

Юрий подступился к низкому, долбленному из серого камня корыту, спугнул медлительных, медового цвета, пчел, сидевших на тускло-зеленых лишаях, которые плавали в степлившейся воде корыта-поилки. Сдернув майку-тельник, попросил деда:

— Гайда!

Огнем обожгло лопатки. Покрякивая и отфыркиваясь, закидывал длинные ручищи за спину, старательно потирал ребра, похлопывал себя по груди. Закрывшись поданным матерью полотенцем, с усладой прижимал его ко лбу и щекам, глубоко вдыхая любый до боли полотняно-домашний запах.

Кто-то сильно хлопнул по спине, хрипло пробасил:

— Здорово, полундра!

Сняв с глаз белую пелену рушника, Юрий увидел отца. Вчера ночью на аэродроме, куда отец приехал на мотоцикле встречать Юрия, он не успел разглядеть его как следует. Отец показался прежним. А вот сейчас… Лицо обветрено до землистой темноты, стянуто паутинками морщин. Губы блеклые, в запекшихся трещинах. На висках редкая подбель седины. И по скулам тоже, по мелкой стерне чуть отросшей бороды то там, то сям время обронило седину, похожую на соляные блестки. Посерел батько. Но чуб нависает все так же задорно, молодо. И густые брови смоляно лоснятся.

Антон долго обстукивал, облапывал сына, словно проверяя, цел ли он, здоров ли. По прищуренным, ярко светившимся глазам было видно, как ему дорога́ эта минута, как он любуется своим детищем.

Крякнув, он неожиданно пригнулся, схватив сына за широкий флотский ремень:

— Давай «на пояса»!

Точно так он хватался в прошлом за ремень Семки Беловола, ныне выросшего в генерала, за ремни Йосыпа Сабадыря, Миколы Солонского, Гната Дымаря. А Юрию вспомнился Лазурка, который в момент борьбы норовит стукнуть тебе в нос огненно-кудлатой головой, чтобы ты кровяной юшкой захлебнулся.

Долго возились, сопя, похожие на молодых бычков-забияк, которые, упершись лбами, кружатся по двору, осклизаясь клешнятыми копытами на сухом.