К щекам липнет невесомая паутина, под босыми ступнями сухо рассыпается вспаханная земля, в горле приторная прогорклость спаленной на солнцепеке дынной огудины, тыркаются в плечи шерстские шляпки подсолнуха, отяжеленные семенем, раздраженно шипит проступающая в темноте высокорослая кукуруза, черной стеной вырастает лесополоса. Оттуда потягивает грибной прелью, смолистым духом древесных стволов, горьковатым корневым настоем, кисловато-приторным запахом лисьей шерсти…

Уже которую неделю подводная лодка ходит под ледяным панцирем. Уже который день она зависает то в одной точке, то в другой. Замерла, похожая на хищную рыбу, готовую кинуться вперед при виде достойной добычи. Внутри лодки тишина, Алышев, усевшись поудобнее в глубоком мягком кресле, впивается в новую, девятую по счету, книгу. Замполит Находкин выговаривает торпедисту Курчавину за его рыжеватую бородку, отпущенную за время плавания. Курчавин оправдывается, но Находкин отвечает:

— Сбрить, и весь конфликт!

Назар Пазуха страдает оттого, что на лодке не можно покурить. Ко всем бедам подводной жизни прибавлена еще и эта — самая невыносимая. Пазухе снится еженощно, будто бы лодка мягко толкается в причальную стенку, подаются сходни. Он стремглав летит по пирсу к проходной, а там — в душевую. Открывая свой ящик с одеждой, нетерпеливо шарит по карманам, запамятовав, в который из них положил сигареты, в который спички. Сует цигарку в зубы, ломая серники, пытается прикурить. Жадно затягивается раз, другой, третий. Тело немеет, становится невесомым, в голове сладостная пьяность. Добрые токи расходятся по спине и рукам, достигают самых кончиков пальцев…

Юрий Баляба бредит степью, бредит домом. Перед его глазами возникает сестренка. Она стоит у его кровати босая, переминается с ножки на ножку. Ночная рубашонка длинна, достает до пола, распущенные волосы тоже длинны, они мягко и пушисто покрывают плечи, спину. Подкинутая руками Юрия, взлетает «Полицька» чуть ли не до потолка, заикаясь от восторга, просит:

— Еще полетели, еще полетели!..

Юрий пытается представить себе своего Андрейку, но не может, и злится. Зато Нина приходит к нему безо всякого усилия, запросто… Он видит ее в огороде, на морковных грядках, рвущую укроп для борща. Он торопится к ней, обнимает сзади. Она, задыхаясь, требует:

— Пусти, сумасшедший, люди увидят!

— Не хай!..

Он целует ее в затылок, тычется лицом в горячую шею. Русые завитки ее волос щекочут ему щеки. Грудью он ощущает ее упругую спину, по-живому заходившие лопатки, нетерпеливые покатые плечи. Поворачивает ее к себе. Она упирается руками в его грудь, в руках щеточки укропа с успевшими зажелтеть верхушками. Он зубами хватает его из рук Нины, отбрасывает через свое плечо, впивается в Нинины шорхлые губы, до одури пахнущие укропом.