Светлый фон

Мегудин решил прежде всего подкормить людей, выделив на это часть зерна, а часть оставить на семена, если помощь вовремя не поступит.

По пути в исполком Мегудин, взяв Ивана Никитича под руку, спросил:

— Что же все-таки с вами тут случилось, что у вас такой покаянный вид?.. Вы боялись ко мне подойти… Неужели грех на душе?

— Ничего со мной не случилось, с чистой душой могу всем смотреть в глаза, не предал никого и не совершил ничего против своей совести, — чистосердечно ответил Иван Никитич. — Если обманывал кого, то только врага… Вчера бабы хотели меня опозорить, а люди им поверили. Горпину мою у всех на глазах повесили. А знаешь — за что? — Голос его задрожал, но, овладев собой, он продолжал: — Когда фашисты закапывали живыми в яму людей из переселенческих поселков, она попыталась спасти детишек, и за это ее погубили. Все об этом знают. Мог ли я служить им? Бабы эти не понимают, что делал…

— Разберутся, Иван Никитич, не волнуйтесь, разберутся, — утешал его Мегудин.

— Пока что мне трудно появляться среди баб, они готовы меня растерзать, будто я и в самом деле враг… — с горечью ответил Иван Никитич.

«Почему все-таки женщины его донимают?» — подумал Мегудин.

Он вспомнил Карасика и решил проверить, не старик ли спас его.

— Вы видели, как закапывали людей живыми? — спросил Мегудин.

— Видел, видел… Я стоял неподалеку и думал, как спасти людей.

— А Карасика помните? Он работал в райкоме партии и, наверное, бывал в вашем колхозе.

— Карасик… А какой он из себя?

— Он мне рассказал, что в яме…

— Постой, постой, — перебил Иван Никитич, — он лежал в яме и выполз?.. Так я его спас, а потом в отряде встретил. После того как разгромили отряд, я его больше не видел. Он жив?

— Да, жив.

— А где он?

— Точно не знаю, наверное, в другом районе.

— Очень хотел бы его увидеть.

— Я думаю, что увидите.

— Я почти все время находился в деревнях и поселках, собирал сведения и передавал в отряд… Какая-то паршивая тварь сообщила комендатуре, что я хорошо знаю все уголки степного Крыма. Меня вызвали туда, и самый главный спросил: