— Извините, Татьяна Власьевна, — сказал он вчера, — я ничего не пойму в вашей жизни. Большинство людей с годами становятся примирительными, а у вас, кажется, не так, — он, смущаясь, сердился на себя за то, что не может ладно сказать того, что хочет. — Ну что это за жизнь? Вы здесь, он там. Дочери нет…

— Жизнь неважная, — спокойно согласилась Татьяна Власьевна. — И понять ее со стороны непросто. — Помните, как сказано в «Анне Карениной»? «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Валерий Сергеевич утвердительно кивнул, точно хотел сказать: «Помню. Как не помнить?»

— Некоторые ищут иногда противоречия там, где их нет. И несчастья иногда сами придумывают. Но такое случается в молодости. А теперь, когда больше четырех десятков за плечами…

Татьяна Власьевна улыбнулась слегка подкрашенными, очевидно, по привычке, губами, отрицательно качнула головой с короной еще толстых и тяжелых кос.

— Нет, Валерий Сергеевич, я ничего не ищу и ничего не придумываю. Я не могу без больницы. Вот поэтому не поехала с Петром Фомичом.

— В совхозе есть больница.

— Участковая. Для меня это… как вам сказать. Допустим, училась я в седьмом классе, а потом перевели в четвертый. Ведь неинтересно? Вчера была трудная операция. Спасли человека. Вот в этом смысл и радость моей жизни. И еще одна причина, почему я не поехала, в совхоз: я не верю, что Петр Фомич справится там.

Валерий Сергеевич возразил, сказал, что Петр Фомич старается. По ее лицу он понял, что Татьяна Власьевна отнеслась к его словам с сомнением. «Она привыкла не верить мужу, — думал теперь Валерий Сергеевич. — А надо, чтобы поверила. Тогда исчезнут все противоречия. Да, все происходит от неверия человеку… А Грачев в самом деле старается. Понял, что оказался на краю, также, как и Кузин тогда… Да, но стараться — одно, а уметь — совсем другое. Кузин иного склада».

— Я в лавку, — сказала мать, — сахару надо и лапши. И Леночку поищу. Запропастилась девчонка.

— Леночка никуда не денется. А вот в райком заверни. Скажи там, чтоб кто-нибудь зашел.

Карповна сердито взмахнула емкой хозяйственной сумкой.

— Ты, мои матушки, как маленький. Право слово… Гнешь свое, да и только.

— Пойми, мать, я не бревно! Вот попробуй ляг суток на двое, тогда уяснишь. Человек делом живет.

— Ладно, ладно, зайду, — поспешно согласилась мать, видя, что сын порозовел ют волнения. — Я скоро.

* * *

Оставшись один, Валерий Сергеевич сосредоточенно смотрел на свои руки, лежавшие поверх одеяла. Пошевелил пальцами. Чуть отекшие, они казались короткими и чужими. Вот эти десять неказистых на вид пальцев человека творят чудеса. Они создают сложнейшие электронные машины, извлекают из струн чудеснейшие мелодии, посылают в космос ракеты. Одно только не могут — сделать более прочным, долговечным самого творца всего этого. Как бы ни была сильна медицина, ей многого еще не хватает. Да, человек все движет, все открывает, а сам по-прежнему остается слабым и беззащитным, подверженным тысячам всяких болезней, и жизнь его по-прежнему до обидного коротка.