— За чьи вот только грехи отвечать мне приходится. Господи, неужели я такая грешная?! — Матрена сильно сжала голову руками, будто при нестерпимой боли. Перекосившееся лицо перечеркнули от глаз до подбородка две мокрые слезные дороги.

Грачев подумал, что больше не должен ни уговаривать, ни как-либо по-другому «стоять у человека над душой» — здесь не такое дело, и неприметно вышел из землянки. Пока Матрена горюет и привыкает к разлуке с дочерью, он решил посмотреть Березовый лог.

Как ни старались ваничи жить скрытно: под землей, под хворостом, в лесных чащобах, — но жизнь то и дело вырывалась наружу. Над невидимыми землянками курился вполне видимый дым. Скот из лесной тесноты и сумрака нередко убегал на солнечные поляны. Лошади ржали, коровы мычали. Кузница не могла работать без звона.

Грачев задумался, как заставить коров не мычать, лошадей не ржать, печки топиться бездымно… Из этой задумчивости вывел его тревожный крик: «Лети-ит! Ле-ти-ит!»

Да, над лесом летел вражеский самолет. В Березовом логу притихла кузница. Сразу стали жиже и вскоре совсем исчезли дымки из печей. Взрослые бросили работу, детишки — игру, и все попрятались в землянках.

Самолет, сделав над лесом несколько кругов, ушел обратно. В Березовом логу снова поднялись дымки, замелькали меж деревьев люди, зазвенела кузница. Грачев заметил, что Матрена вышла из землянки, остановилась и озирается, должно быть, выглядывает его, и, подойдя к ней, сказал:

— Извини, Матрена Николаевна, за огорчение. Не по своей воле нанес его, а по общей нужде. Я ухожу. До свиданья. Если надумаешь что, пришли Лешку ко мне сказать.

Он протянул руку. Она отодвинула ее и сказала:

— Думай не думай, а все равно надо ведь посылать Луку?

— Надо.

— Тогда нечего и думать: иного не надумаешь. Тогда пойдем к Луке.

Концом головного платка Матрена вытерла лицо: она старалась не показывать свои слезы. Покажешь, а кругом вдовы да сироты, как зыкнут все — не остановишь. Ей приходится держать слезы про себя и мерить их не по горю, а по положению.

— Ну как? — спросил Грачев Луку.

— Тут мать главнее меня, — отозвался слепец.

— Мать свое слово сказала. Ты свое говори!

— Я… да я уж под ногами дорогу чую.

— Полагаюсь на тебя, — сказала Матрена. — Если беда случится… — и умолкла.

— Будет на моей душе, — твердо сказал Лука и перекрестился. — Принимаю.

Матрена взяла дочурку на руки и унесла так домой. Лука с Грачевым остались на воле потолковать и просидели близко, голова к голове, часа два. Договорившись обо всем, они пришли к Матрене. Она во всю мочь готовила Луке и Анке подорожники — варила курицу и жарила пирожки с яйцами. Старик шумно потянул носом вкусный запах и сказал: