— В саду. Здесь мои услышат. — Девушка взяла старика за руку и увела в сад, откуда не мог долететь до дома обычный спокойный разговор. Сели на скамейку, где Женя не раз думала о своей жизни и смерти.
— Дедушка, ты ведь пойдешь туда? Верно? — спросила она.
— Пойду. Анку надо матери представить.
— Возьми меня с собой!
— А что отец с матерью скажут?
— Ничего, отпустят. Не отпустят… я сама взрослая. Сама уйду.
— Ты можешь уйти. Но вот я такую взять не могу. — Лука помолчал, охнул. — Не сердись, если больно скажу. Сладко тут не скажешь. Ну, пришли мы. Спросят: «Кого, Лука, привел?» Что скажем? И не примут, а выведут к заставе: «Ступай назад к своему Гансу!»
Тут Женя горько заплакала.
Лука переждал, когда кончится у девушки самый большой приступ горя, а потом сказал:
— Ты не плачь. Слезы как болезнь. Знаешь, сколько они у человека сил уносят? Не знаешь. Много, ой, много! А у иных все начисто.
Но девушка все-таки долго не могла побороть своих слез. Когда она затихла, Лука продолжал:
— Видишь, разговор-то какой долгий да трудный. Тут и слез не хватит, а короче нельзя. Ну пришли мы и ответ дали хороший. Но зачем пришли? У меня-то проще, домой пришел. Мне и быть и умирать там полагается. А тебя зачем привел? На муки, на смерть, на казнь. Ты не дивись. Я правду говорю. Тут кругом все деревни полны немцев. На кого они ножи точат?
— Знаю. Ганс все похваляется, что скоро перевешают всех партизан.
— Заодно повесят и нас с тобой. Стоит ли идти, трудиться, когда здесь в любой деревне можно повиснуть. Вот мы и прикатили в тупичок.
Девушка ждала от Луки, что он скажет еще, а Лука ждал, чем отзовется она.
Не дождавшись, Лука встал. Она провела его до двора, горячо попросила, чтобы он не торопился уходить, и вернулась в сад на скамью.
Завтра придет Ганс. Опять будет приставать с поцелуями. Завтра она разрешит ему первый поцелуй. И когда Ганс… Он не успеет поцеловать, как она задушит его.
Прежде чем говорить с Лукой, Громадины решили переговорить с дочерью.
Когда Лука с Анкой ушли в сад пробовать первую созревшую малину, отец сказал:
— Женя, ты никуда не уходи.