Вивальдо медленно пил виски, прислушиваясь и присматриваясь к тому, что происходит вокруг. В дни его юности все здешние завсегдатаи были студентами колледжей, теперь и он, и они повзрослели; по обрывкам разговоров он понял, что все они пооканчивали учебные заведения и стали специалистами. Он положил глаз на хрупкую блондинку, которая, в свою очередь, присматривалась к нему. Она, кажется, была юристом. Как и прежде, в юности, он почувствовал необычайное волнение при мысли, что может переспать с девушкой, занимающей более высокое общественное положение, на которую и смотреть-то не имеет права. Он вышел из бруклинских трущоб, их запах до сих пор из него не выветрился, но всех этих девиц как будто притягивало это зловоние. Им наскучили отмытые до белизны юнцы, от которых никогда не пахнет мужчиной – кажется, что они никогда и не потеют под мышками и в штанах. Глядя на блондинку, Вивальдо пытался представить ее без одежды. Блондинка сидела за столиком у двери, лицом к Вивальдо, поигрывая стаканчиком; она болтала с грузным седовласым мужчиной, бывшим слегка навеселе. Вивальдо признал в ее спутнике известного поэта. Сама блондинка напомнила ему Кэсс. Это заставило его впервые осознать – вот ведь как глубоко нам удается запрятать самые очевидные вещи, – что, встретив много лет назад Кэсс, он был польщен вниманием, проявленным такой высокородной леди к ничтожному пареньку. Оно его просто потрясло. И Ричарда он обожал вовсе не из-за его таланта, который и оценить-то тогда не мог, а просто потому, что ему принадлежала Кэсс. Он завидовал удаче Ричарда и эту зависть называл любовью.
Нет, любовь, конечно, присутствовала в их отношениях, иначе разве продолжалась бы так долго их дружба? (А были ли они вообще друзьями? Разве когда-нибудь они сказали что-нибудь значительное друг другу?) Возможно, самым верным доказательством любви Вивальдо было то, что он никогда не думал о Кэсс как о женщине, только как о леди и жене Ричарда. А может, его привлекало то, что они старше, он нуждался в друзьях старше его самого, которые любили бы его, принимали всерьез, кому он мог доверять. За это он мог отдать все, что угодно. Теперь они уже не казались намного старше, ему самому почти исполнилось двадцать девять. Ричарду было то ли тридцать семь, то ли тридцать восемь, Кэсс – тридцать три или тридцать четыре, но в годы его молодости, особенно в сиянии их любви, они казались ему много старше.
А теперь… теперь оказалось, что они тоже несчастны, растерянны, пребывают в отчаянии. Он взглянул на свое отражение в зеркале за стойкой. Пока не лысеет, и седины нет, лицо не обвисло, щеки не ввалились, нет живота, и зад не висит. Но все же… вскоре… и он опять бросил украдкой взгляд на блондинку. Ему вдруг мучительно захотелось узнать, как пахнет ее тело, ощутить его влагу, услышать шепот – на ночь, всего лишь на одну ночь, и тут вдруг, неожиданно для себя, он подумал: а понравилась бы она Руфусу? – и, странная вещь, острое желание сразу же покинуло его, теперь он ничего не чувствовал к девушке, кроме полного безразличия. А потом вдруг бешеная страсть нахлынула снова.