Вивальдо снова зашел в телефонную будку и с чувством безнадежности набрал свой номер. Раздались гудки. Он ждал довольно долго, а повесив трубку, постоял еще немного в кабине. Теперь он волновался, не случилось ли чего с Идой или с кем-нибудь из членов ее семьи, но позвонить их соседке и справиться было уже поздно. Опять мелькнула мысль об Эрике, и снова он отогнал ее. Медленно шел он через бар, денег у него вряд ли хватит даже на сосиску и проезд на трамвае, так что оставалось только уйти.

Подойдя к столику, где сидели поэт и блондинка, Вивальдо сказал, обращаясь к поэту, но глядя на девушку:

– Я хочу сказать, что давно знаком с вашими произведениями, восхищаюсь ими и от всей души благодарю вас.

Поэт удивленно поднял на него глаза, а девушка, рассмеявшись, сказала:

– Как это мило с вашей стороны! Вы тоже поэт?

– Нет, – ответил он. Ему пришло в голову, что он давно уже не спал с белой девушкой, и он прикинул, как могло бы получиться с этой. – Я прозаик. Но не публикующийся.

– Что же, когда начнете, сможете немного заработать, – сказал поэт. – Вы поступили умно, избрав этот вид литературной деятельности, – будет хоть на что существовать.

– Не знаю уж, умно или нет, – произнес Вивальдо, – но так случилось. – Девушка его заинтересовала, действительно заинтересовала, но голова была забита другим, что ж, может, их пути еще пересекутся. – Я просто хотел поблагодарить вас, вот и все. До свидания.

– Спасибо, – сказал поэт.

– Желаю удачи, – крикнула ему вслед девушка.

Вивальдо помахал им, пародируя особый прощальный жест, принятый в богемной среде, и вышел на улицу. Он решил идти к Бенно.

Там оказалось пусто как на кладбище. Сидела парочка типов, которых он знал, но избегал; и все же здесь у него был открыт счет, и как будто об этом не забыли; впрочем, разве можно многого ждать от бара в среду вечером.

Те трое, за чей столик он сел, многого и не требовали: у них кончались деньги, а в кредит им здесь не отпускали. Один из них был поэт Лоренцо, канадец по происхождению, круглолицый и кудрявый, пришедший сюда с подружкой, девицей, удравшей из техасского захолустья, – остренькое личико, грива прямых волос и сдавленный смешок, и с дружком, своей «тенью», – тот был постарше, – худое длинное лицо, страдальчески изогнутые губы, он хмурился, когда его что-нибудь радовало, что случалось нечасто, и улыбался мертвенной улыбкой, когда был испуган, – что случалось с ним постоянно, и потому прослыл на редкость добродушным человеком.