Георгий какое-то время молчал.

— Работа тебе будет интересная, — сказал Кент, — сколько и какую душа пожелает. Квартиру получишь сразу.

— Да я вовсе не о том думаю, ехать или нет. Откровенно говоря, я сам хотел просить тебя об этом. Тут я… как пень на отшибе.

— Ну и лады. Готовься к отъезду.

А что ему было готовиться? Расстались с ним без сожаления, Витенька Митрошин заявление тут же подписал, даже положенных двух недель не стал дожидаться. Оформляться переводом показалось Георгию слишком хлопотно, да и нужды в том не виделось. И появилась в его трудовой книжке очередная запись, означавшая: «По собственному желанию…»

Шанталь маялась не по одной только привычке беспокоиться всякий раз, когда Кент задерживался. Перспектива встретить Новый год без мужа приводила ее в состояние почти паническое. Что ей делать с этой оравой чужих, в сущности, людей? Сережка, конечно, не в счет, он-то свой человек, и Шура, его женщина, чрезвычайно милая и деликатная, и Юлька пацанка очаровательная, — все так… И с Георгием особых душевных хлопот не будет, разве что лишний разок улыбнуться ему поласковее… Но эти двое?!

Очень они мешали ей, Софья Михайловна и Марина. Решение Кента пригласить их с собой оказалось для Шанталь сюрпризом настолько неожиданным и неприятным, что сдержать себя она не сумела, расплакалась.

— Ну вот… — беспомощно сказал Кент, — это еще почему?

— А без них ты никак не можешь? — глотая слезы, спросила Шанталь.

Кент молчал. Шанталь ушла на кухню — курить и доплакивать.

И вот они сидят тут, ждут его. Особенно эта длинноногая лахудра…

Шанталь поймала на себе взгляд Марины и улыбнулась.

И Марина, слегка улыбнувшись в ответ, отпила из бокала и снова уставилась в телевизор. Смейся, актрисуля, смейся… Вряд ли ты даже догадываешься, что ждет тебя. Теперь-то Кент наш. Ты еще не знаешь его таким. Ты вообще его не знаешь. Это он четыре года около твоей юбки прокрутился, жирком оброс. Но теперь-то совсем другая жизнь пойдет. Теперь ты его только раненько утречком да поздненько вечерочком будешь видеть. Ну, еще ночью, конечно, в постели… до поры до времени. А мы с маманькой целыми днями, неделями, годами возле него будем. Но самое-то страшное для тебя, актрисуля, — мы все одним общим делом, нашим, любимым, будем заняты. А ты в этих делах, слава богу, совсем не петришь. И не с тобой он об этих делах будет говорить, а с нами. Ты еще не знаешь, что это такое — Дело. Твоя киношная деятельность по сравнению с тем, что мы будем делать, — плюнуть и растереть… Он тебя пока еще любит, актрисуля, не спорю, но именно пока… А потом он меня будет любить. Уж теперь-то я постараюсь, чтобы так вышло. Не девочка. Я баба, актрисуля, и весьма недурна собой, и, между прочим, моложе тебя. Ну и стерва же я, нет? Ладно, пусть так, но и ты вряд ли лучше. Может быть, стервозность вообще присуща всякой бабской натуре. По крайней мере, таким, как мы с тобой, актрисуля. Мы ведь одной породы. Красивые, фигуристые, охочие до мужиков бабы. Что делать, такими нас создала природа. Вот только не до всяких мужиков охочи, а до таких, как Кент. Ты-то, видно, сразу поняла, что он за мужик и что это именно то, что тебе нужно. А я тогда девчонкой-несмышленышем была. Но теперь мне столько же лет, сколько было тебе, когда ты встретилась с Кентом. И кое в чем я разбираюсь получше тебя, а уж в том деле, которым он занимается, дам тебе хоть сто, хоть десять тысяч очков вперед. И я знаю, что ему будет лучше со мной, актрисуля. Так что не думай, что я только о себе забочусь. Хотя и о себе тоже, конечно. Как и ты. Он нужен мне, понятно? И он будет моим…