— Друзья мои! — торжественно заявил он. — Мы пером и штыком сражаемся с врагами. Наши заслуги трудно переоценить, наша фронтовая дружба выдержит любые испытания временем. Вступая в сорок третий год, мы думаем о победе. Будет и на нашей улице праздник. За победу!

Все выпили за победу.

А в это время на окраине хутора Семенковского ожесточенно били пулеметы и не умолкал минный вой. Третий раз наступал на хутор стрелковый полк капитана Босых, и в третий раз разгорелся яростный бой. Степь потемнела от разрывов, покрылась следами ног и пятнами человеческих тел. Багрово-дымное пламя упорно слизывало хуторские хаты, кислый запах горящего жилья смешивался с пороховой гарью.

Сначала занялась школа, потом огонь перекинулся на соседние строения. Пепелища множились, плач женщин вплетался в пулеметную стрельбу и в грохот разрывов.

Только для глухонемого Алексея все было полно привычного покоя. Покладистый, безобидный, он никого не обременял своими заботами, легко уживался с людьми. И когда солдаты заняли его дом, а он с матерью перебрался в холодный погреб, он не утратил своего добродушия. В погребе он соорудил времянку, и здесь стало уютнее. Старушка тоже смирилась со своим положением и решила переждать лихое время у себя, не идти к дочери.

Но ждать с каждым днем становилось труднее. Солдаты все прибывали на хутор, они бесцеремонно расходовали скудные старушкины продовольственные запасы, ничуть не заботясь о ней самой, а потом, в новогоднюю ночь, заняли и погреб. Старушка с сыном вынуждены были покинуть свой дом.

Они вышли на дорогу, освещенную пламенем пожаров. Горела соседняя хата, угрожающе близко от их двора. Они то и дело останавливались, смотрели назад. Уже загорелся сарай, где они хранили камыш. Скоро займется и дом, выгорит дотла, как десятки хуторских хат.

Старушка опустилась на колени в снег и запричитала. Алексей растерялся. Он не знал, что делать, — помогать плачущей матери или бежать назад и попытаться гасить пожар. Потом он вспомнил, что дома остался весь запас его табака, и больше не колебался, как поступить.

— Иди к Лене! — жестами показал матери. — Я догоню.

Он поспешил назад, телом чувствуя, как участились орудийные залпы. За речкой суетливо перебегали солдаты. Они стреляли в степь, но в кого, Алексей не видел.

— Стой! — предупредили сбоку.

Острая боль свела у Алексея тело. Он повернулся, и в его глазах, освещенных пламенем горящего дома, застыло удивление. Он молча спрашивал: «А зачем ты это сделал? Разве я причинил тебе зло? Я шел за табаком».

Алексей комочком замер в снегу. Пробегавший мимо гитлеровец остановился, взглянул на дело рук своих и заспешил прочь.