* * *

В вечерних сумерках комбат снял батальон. Пехотинцы проходили мимо, с уважением поглядывая на сорокапятчиков, которые тоже выезжали на дорогу.

— Закуривай, пушкари! — Колесов раскрыл свой отощавший кисет. — А я уж подумал, что вы уснули!

Эта щепотка махорки и бодрый шаг идущей пехоты были сейчас высшей наградой для Крылова.

Батальон всю ночь шел по грязной скользкой дороге, а впереди вспыхивали ракеты. Неужели окружение? Крылов пережил и такое. Казалось, то было в далеком прошлом, потому что сейчас он не чувствовал страха: батальон все равно не остановить, не пройти он не может!..

В темноте колонна замедлила шаг. Крылов узнал голос Колесова:

— Не курить, не разговаривать. Если дорога перекрыта, огонь с хода и не отставать!

Но дорога еще была свободна, и на рассвете сорокапятчики увидели старшего лейтенанта Афанасьева, старшину батареи и писаря Сударева. После изнурительного марша они будто возвратились домой.

Невдалеке гудели тридцатьчетверки — это танкисты задержали здесь немцев, но страшной ценой. На лесной поляне среди редких елок грудами исковерканного металла темнели сожженные танки. Крылов насчитал одиннадцать груд, то накрытых танковыми башнями, то без башен, — башни валялись в стороне, отброшенные взрывом. На этом клочке земли танкисты стояли насмерть, броневой грудью и своими сердцами прикрывая отход стрелковой дивизии.

Крылов стоял около изуродованного, разбросанного по земле металла и с волнением думал о ребятах в замасленных комбинезонах. Этим парням пехота была обязана жизнью.

* * *

Полк отходил теперь вместе с тридцатьчетверками, которые энергично сдерживали напор гитлеровских танков и самоходок.

Горькая пора — отступление. Каждый оставленный километр земли поливается кровью, а его опять предстояло отвоевывать у врага и опять ценою крови. При отступлении трудно спасти раненых и легко пропасть без вести. Эта участь прежде всего выпадала пехоте, а теперь рядом с пехотой были великие труженики войны — тридцатьчетверки, пехотинцы на гусеничном ходу.

Вот одна машина останавливается на дороге, на проезжей части, да еще на повороте, где важен каждый метр земли.

— Ты чего, Закитский? — кричит из заднего танка почерневший от копоти танкист.

Тот, кого называют Закитским, тяжело вылезает из башни, ступает по броне, безнадежно машет рукой:

— Все.

К умолкнувшему танку подходят от других машин танкисты, и только по тому, насколько у них промаслена одежда, можно было догадаться, кто здесь механик-водитель, а кто командир.

— Что делать, товарищ майор? Не бросать же! — в голосе у Закитского и просьба о помощи, и боль.