Но майор тоже не знает, как помощь Закитскому, потому что задержка на дороге грозит гибелью оставшимся на ходу машинам, у которых тоже горючее на исходе.

— Снаряды у тебя остались?

— Нет.

— Патроны?

— Есть…

— Снимай пулеметы! Зуев, сбрасывай машину!

Тот, кого назвали Зуевым, скрывается в люке.

— Давай, давай! — торопит майор.

Танк Зуева подъезжает к повороту, упирается ребром лобовой брони в машину Закитского, сдвигает ее с места. Тяжело ревет перегруженный мотор. Передний танк уже нависает над скосом дороги, но не хочет умереть и застывает в этом положении, будто просит пощадить его. Зуев дает задний ход и с разгона направляет ревущую машину на передний танк. Тот клюет пушкой, сползает в трясину.

Майор отворачивается, а Закитский смотрит, будто ждет чего-то, будто не верит, что его машина с безмолвным криком погружается в болото, глубже и глубже. На виду остается только башня — немым укором экипажу, который она защищала своей броней и который ничего не сделал, чтобы защитить ее.

Танкисты проезжали мимо этой башни и молча смотрели на нее, и пехота смотрела молча, и Крылов прошел молча, потому что сказать было нечего. Это слишком тяжело — оставлять друга в беде.

А сутки спустя с отступлением было покончено. Линия фронта сомкнулась, выровнялась и теперь грозно гремела орудийными залпами. Певуче «заиграли катюши», навстречу полку шагала рота за ротой — в каждой чуть ли не по сто человек, — а полк повернул в сторону и, проведя у костров ночь, углубился в леса, подобно первопроходцу, ищущему неизведанные пути.

22. ЕЩЕ ОДНА ЗИМА

22. ЕЩЕ ОДНА ЗИМА

Наступили холода. Болота затягивались ледяной коркой, затвердевали дороги, но снега выпало еще мало.

Всюду — вдали и невдалеке — грохотало, а полк делал какие-то зигзаги и то выходил на широкую магистраль, полную войск, то оказывался в звенящем тишиной лесном одиночестве. Лесам не было края, и уже не верилось, что где-то на земле есть города.

Эта лесная война зимой тысяча девятьсот сорок третьего — сорок четвертого года преподносила пехоте сюрприз за сюрпризом, смешивала все привычные представления о фронте.

Вот полк выходит на дорогу, вливается в колонну танков и самоходных орудий. Топот ног и окрики ездовых тонут в рокоте моторов. Крылов разглядывает новые танки и самоходки — мощные машины со стодвадцати- и стопятидесятидвухмиллиметровыми орудиями. Рядом с ними старая семидесятишестимиллиметровая самоходка выглядела совсем тщедушной. Прикрытая спереди тонким броневым колпаком, а сзади брезентом, она по-особому волновала Крылова. Он знал, в какое пекло бросаются танкисты и самоходчики, а этих, прикрытых сзади брезентом, в огне не защищала и броня. Не случайно семидесятишестимиллиметровую самоходку солдаты на передовой называли, как сорокапятку, — «прощай родиной».