— Конь голодный. Пушку возить, — веселости у Сафина как не бывало.

Он слышал, как похрустывали сеном лошади, а видел сгорбленную фигуру матери и отощавшую корову, около которой не было ни клочка сена. Завтра или послезавтра он будет далеко от этой деревни, а женщина с девочкой и голодной коровой останутся здесь, на пустом дворе. Он с тоской взглянул на изнуренных лошадей, наклонился:

— Но, дохлый!

Он сгреб сено, поднял, попятился к лестнице. Над крышей с воем пронесся снаряд. Мать, прижав к себе девочку, смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Снаряд разорвался за деревней.

— Все одно теперь. Пусть. Пусть едят. Может, сами тут останемся.

Сафин разделил сено пополам: одну часть положил перед лошадьми, вторую отнес корове. В его движениях отражалось неловкое смущение.

— Ступай в избу, сынок. Печку затопила. Доить буду.

Изба мало чем отличалась от других изб, в которых останавливался Сафин. Большая русская печь с кухней, отгороженной дощатой переборкой от остального помещения, кровать, стол, скамьи, несколько табуреток, сундук, шкаф для посуды. Посредине весело розовела железная печка. Сафин оставил винтовку у двери, подошел к печке. Расстегнуть полушубок он не смог и стоял одетый, вытянув руки над жаром. Отогреваясь, они невыносимо заныли, а ноги не чувствовали ничего. Он снял полушубок, положил на скамью, сел, стащил с себя валенки.

За высотой, где была батарея, бухали разрывы. Сафин насчитал восемь. «Мне у печки что, в поле хуже, — подумал, и знакомое чувство какой-то вины перед товарищами нахлынуло на него. — Разулся. Сено взял…»

Лед на валенках подтаивал, образуя тонкую корочку, легко сползавшую с шерсти. Сафин стряхнул лед, перемотал потеплевшие портянки, обулся, надел полушубок. Шапки он не снимал.

— Что ж мало грелся? — спросила, входя в избу, мать.

— Конь поить надо. Куда в колодец ходить?

— Люся, покажи, — она поставила на скамью ведерко, потерла ладони. — Можно и поближе, в пруду, да прорубь, поди, затянуло. Варежки вот надень, свои-то во дворе забыл.

Сафин взял варежки, взглянул щелочками глаз на мать:

— Люся не надо, сам найду.

Он вышел. Мать положила рукавицы Сафина на табурет, придвинула к печке:

— Может, и наш где-нибудь так.

Сафин напоил лошадей, заменил супонь и вернулся в избу. Мать топила печь. Люся с любопытством поглядывала на Сафина. Круглоголовый, коренастый, небольшого роста, он не походил ни на кого из ее знакомых. Она впервые видела татарина, он представлялся ей выходцем из далекого чужого мира, где все непременно должно быть странным и непонятным, и она удивлялась, что цигарку он сворачивал так же, как ее отец, и что понять его можно было, хотя говорил чудно и быстро, словно куда-то спешил. И пуговицу он пришивал, как все, только нитка у него была слишком толстая и длинная. Он теперь был совсем не страшный, но Люся все равно побаивалась его и не забывала, что он скормил лошадям их сено и что в кармане у него нож с длинной деревянной ручкой.