— Зачем не уехали, мамаш? Война тут, — спросил Сафин, протирая отпотевшую винтовку.

— Куда? Дом здесь, корова, картошка вот.

Мать вытянула из печка чугун, попробовала, сварилась ли, слила воду, вывалила дымящийся паром картофель в чашку, поставила на стол.

— Бог даст, минует, — сказала. — Поешь горячей-то.

Они втроем сидели за столом, и Люся забывала свои страхи, глядя, как смешно Сафин перекатывал на ладони картофелину, дул на нее, вспучивая щеки, и неумело, по-мужски, чистил.

— На стол положи, — подсказала мать. — Ты кто же будешь? Киргиз?

— Зачем киргиз? Татарин хорошо!

— Татарин, вот что. Откуда ж ты такой?

— Казань слыхал? Деревня близко, день дорога.

— Дома-то — жена, мать?

— Жена нет. Три брата, один сестра. Сестра старший, потом я. Войны нет, живут хорошо. Сестра письмо прислал.

С грохотом разорвался снаряд. Люся испуганно придвинулась к матери. Картофелина выпала у нее из руки и покатилась по полу.

— …черт! — Лицо у Сафина передернулось от злости. — Зачем оставались? Война тут!

Он встал, накинул на плечи полушубок и вышел посмотреть, куда упал снаряд. Метрах в семидесяти от двора дымилась свежая воронка. Хорошо, что деревня скрыта за бугром, тут не усидеть бы.

Он вернулся в избу. Мать оставалась за столом, Люся забралась на печь. Сафин опять взял картофелину. Он ел не торопясь, словно этим хотел досадить немецкому артиллеристу.

— У меня мать нет, — неожиданно сказал он, — перед войной умирал. Без мать плохо. Люся большой надо, уезжать надо. Картошку бери, корова бери, фриц дальше погоним, опять в деревню иди!

— Куда с коровой-то — февраль на дворе.

— Мясо резать, глупый ты! Корова опять будет!

— Не знаю уж, иль вправду уехать?.. — мать, вздыхая, подошла к печке. Люся молчала. Она во всем соглашалась с матерью, но ей больше всего не хотелось покидать теплую печку, где она чувствовала себя в полной безопасности. «Пусть бухают, — говорили ее глаза, — все равно не попадут…» Глядя на дочь, мать тоже успокаивалась, ей самой не хотелось уходить из своей избы.

Сафин покурил и через минуту уже спал, накрывшись полушубком. Он не проснулся, когда мать подсовывала ему под голову подушку, не пошевелился, когда задребезжали стекла от разорвавшегося снаряда, и Люся, посматривая на спящего татарина, примирилась с ним и забыла о сене. Не меняя позы, Сафин проспал на лавке часа три. Проснувшись, он удовлетворенно потянулся, и его глаза сузились в веселые щелочки: